Виталий дожидался ее на стоянке машин. Он прислонился к бамперу своего «зилка» и курил.
– Привет, сестренка! – широко улыбнулся он и бросил окурок на асфальт. – Какими судьбами здесь, в Привалове?
– Привет, – через силу улыбнулась она. – Слушай, Виташа, ты только не оглядывайся и не меняй выражения лица, ладно?
– А что такое? – Его лицо все-таки немного вытянулось.
– Да можешь ты хоть раз обойтись без дурацких вопросов? За мной следят. Не крути башкой, слышишь?
– Ага, – сделал он искусственную улыбку. – Скажи, кто он. Как выглядит?
– В пестрой грязной рубахе с длинными рукавами и темных брюках. На голове черная бейсболка.
– Вижу, – все так же натянуто улыбался Виталий.
– Он следит за мной от самого дома.
– Понятно. Значит, они не успокоились?
– Выходит, так.
– Ладно. Полезай в кабину, а я сейчас. Татьяна уселась в кабину и стала наблюдать через ветровое стекло за Виталием. А тот вразвалочку, не торопясь, подошел к киоску, купил бутылку минеральной воды, спокойно расплатился. Пару раз он искоса взглянул в сторону торгового центра, где околачивался «шпик». Вскоре Виталий затерялся среди множества автомобилей, припаркованных на стоянке. Парень, похоже, и не думал трогаться с места. Его объектом была Татьяна. А она сидела в грузовике, дожидаясь отлучившегося водителя. Минут через пять – семь Татьяна стала свидетелем такой сцены. К парню, по-прежнему стоявшему на том же месте, с двух сторон подошли двое мужчин и моментально скрутили ему руки. Он сделал попытку убежать, но, видимо, хватка у этих двоих была мертвой, и ему ничего не оставалось, как идти вместе с ними за стоянку, где зеленел кустами шиповника небольшой сквер. Следом за этой троицей шел Виталий.
Татьяна глубоко вздохнула, прошептав: «Надеюсь, он знает, что делает». Ей пришлось ждать Виталия около получаса. Наконец он явился, причем с брикетом пломбира в руке.
– На-ка освежись. Небось сварилась на солнцепеке-то, – бодро произнес Виталий, усаживаясь за руль и подавая ей мороженое в яркой упаковке.
– Давай рассказывай, – бросила она, с жадностью откусывая холодную шоколадную глазурь с пломбира.
– Ты видела, как мы его без шуму и пыли, а?
– Видела. А кто эти мужчины?
– Знакомые парни. На рынке приходилось не раз вместе загорать. Тоже овощами торгуют. Мы, главное, только на рынке попрощались, а они, оказывается, сюда же зарулили, в торговый центр за товаром. Вот я и воспользовался моментом. Короче, выбили мы из этого дохляка информацию. Особо и стараться не пришлось. Пригрозили ментовкой, а он наркоман со стажем, так что сразу лапки кверху и все выложил. Угадай, кто его нанял?
– Симаков?
– Точно. Ни хрена себе! Пардон, конечно. Откуда ты знаешь, что он следит за тобой?
– Он подбросил еще одну анонимку.
– Симаков?
– Похоже, что он. Но мне кажется, по чужой указке. Ладно, поехали. По дороге поговорим.
Они ехали по шоссе, и Татьяна выкладывала Виталию всю «логическую цепочку», которую они построили утром вместе с Андреем.
– Вот такие дела, Виташа. А сейчас я от прокурора возвращаюсь. Пыталась выжать из него хоть что-нибудь по делу о Красном боре.
– Ну и как, выжала?
– Почти ничего. Он сильно боится. И не только за себя. У него семья, сын в городе, учится в университете, младшая дочь больная. Жена вся извелась. В общем, чисто житейская ситуация, которую можно усугубить одним неосторожным словом. И я его понимаю.
– Так что он сказал – «почти ничего»?
– Говорит, что у Плужникова есть высокопоставленный родственник. Он-то и прикрывал его уже многие годы.
– А фамилию назвал?
– Нет. Говорит, что не знает.
– Возможно, что так оно и есть. Эти крысы умеют заметать следы. Они действуют, как правило, через посредников, а сами остаются за кадром.
– Ты прав.
– Что надумала делать дальше?
– Дальше? Отца Алексея перевозить на Береговую. Поможешь?
– Прямо сейчас?
– Пообедаем сначала. Заодно попрощаюсь с дядей Пашей, ведь я уезжаю завтра.
– Да-а, – со вздохом сожаления произнес Виталий.
– Ничего. Может, в августе снова нагряну.
– К своему художнику?
– А ты разве против?
– Почему? Я рад за тебя. Жениться бы вам честь по чести. Хочешь, свидетелем буду в загсе?
– Если позовут, то кобениться не стану и твою просьбу уважу.
– Неужто он поматросит и бросит? Да я с ним по-своему, по-мужски поговорю, хочешь?
– Вот уж такой медвежьей услуги мне только и не хватало! Я что тебе, семнадцатилетняя дурочка, что ли?
– Так оно. Но все же не забывай, что у тебя есть старший брат, готовый прийти на выручку в любой момент.
– Не забуду.
– А Инне ты строго-настрого накажи, чтобы не высовывалась, поняла?
– Угу.
– И почему ты двадцать лет назад без нее приехала?
– А ты всерьез влюбился?
– Да чего уж теперь? Ушло наше время.
– Виташа, а ты в самом деле несчастлив с Надеждой?
– Зачем тебе наши проблемы, своих не хватает?
– Да я так, к слову…
– Если честно, то плохо мы живем. С виду и не подумаешь. Все путем, как говорится. В дом всякое добро тащим, как куркули, а в душе пустота.
– Но я слышала, как она ревнует тебя. Значит, любит.
– Разные мы с ней, Танюха. Как черное и белое. Юг и север, поняла?
– Поняла. Так зачем живешь с ней? Да еще и совместное добро копишь?
– По привычке, наверное. Да и хочется, чтоб не хуже, чем у других, было. Дом – полная чаша. А, мать его, дом этот! Зачем он мне, а? Иной раз выть хочется, так опостылеет все. А назад дороги нет. Не исправишь того, что по молодости натворил.
Виталий замолчал. Так и приехали домой в полном молчании.
Дядя Паша встретил, как всегда, радушно:
– Танюша, проходи, милая! Рад тебя видеть. Почему перестала к нам ходить? Обиделась на что?
– Да за что мне на тебя обижаться, дядя Пашечка мой родной? Вот пришла попрощаться, завтра уезжаю.
– На работу пора?
– На нее.
– Ну что ж. Ваше дело молодое. Работайте, пока работается. Придет время, когда всякая работа из рук повалится. Вон я, к примеру, навострил лыжи порядок в сарае навесть, а что от меня теперь толку? Тяжести-то поднимать не могу. Грыжа окаянная одолела. Обедать будете?
– Не откажемся, – ответила за Виталия Татьяна и пошла мыть руки.
Они сели по обыкновению в тени сирени и с аппетитом стали есть уху из свежих окуней. Павел Федорович, уже отобедавший, рассказывал о Николае, который поругался со своей Анжелой и теперь ходит мрачнее тучи. Мол, она пригрозила ему, что не будет ждать его из армии.
– Зачем такое парню говорить? Ему и так не сладко. Ведь на два года скоро забреют. Тем более щас дедовщина проклятая процветает. Замордуют, окаянные, парнишку.
– Ты, батя, поменьше эти бабьи слухи повторяй. Ничего. Колька – парень сильный, в обиду себя не даст. А если что, так я сам приеду, разберусь, понял?
– А ты посмотри, по телевизору что показывают.
– Там много чего показывают. Их послушать, так у нас вместо армии бордель какой-то.
– Ладно. Чего об этом? Таня, я ведь из ума выжил совсем. Забыл тебе рассказать про Авдотью Колчину. Приходила она недавно.
– Да? И что сказала?
– Говорит, напраслину на нашего деда навели и ее, старую, с панталыку сбили. Мол, оговорили Федора Николаича. Не доносил он на ее Гриню.
– Надо же! Кто ей об этом сказал, интересно?
– Я и не спросил. Да она слова не давала вставить. Даром что старая, а трещит, словно сорока на суку. Говорила еще, что расскажет об этом на базаре. Пусть народ услышит. Я ее борщом накормил, пирогами. С собой еще на дорожку дал. Она уж и не готовит себе ничего. Сил, говорит, печку растопить нет.
– Ну, Татьяна, молодец! И здесь добилась своего, – похвалил сестру Виталий.
– Ладно уж, собирайся. Поедем отца Алексея перевозить.