Снег пахнет, как свежевыстиранное белье, и Пижма удивился, что сугробы, те самые сугробы, которые он месит ногами каждый день и каждую ночь, пахнут бельем. Он растер на горячей ладони комочек снега, вдохнул запах еще раз. «Как под навесом, где Марушка морозит белье после стирки», — подумал Пижма, глядя вдоль просеки, уходящей в глубь леса. Кругом царствовала темень, черные стволы деревьев сливались воедино, и только нехоженый снег, лежавший на просеке, белел небольшими кружочками. И Пижма знал, что, если Янотка появится на просеке, он, Пижма, все равно заметит его.
Янотку он никогда не видел — ни вблизи, ни издали. В управлении пограничных войск ему показали несколько фотокарточек, на одной из которых должен быть изображен Янотка. Пограничники задержали трех контрабандистов. Привели к полковнику Жишке, которого в министерстве внутренних дел называют «стреляным волком».«Один из них — он», — сказал Жишка. Ему поверили. «Старый волк» ошибся, ибо два дня спустя была найдена Яноткина записка.
Пижма убежден: ни на одном снимке, что ему показали, Янотки нет, но о своем убеждении он никому не сказал, щадит Жишку, которого глубоко уважает: старик в корпусе генерала Свободы служил, имеет русские ордена.
Ветер спугнул тишину, окрестность наполнилась шепотом ветвей. Теперь от снега веяло холодом: мерзли щеки, немели пальцы рук, казалось, не выдержать единоборства с морозом, хотелось встать, разогреться… Но подняться нельзя: только лежа можно заметить, если кто-то появится на просеке.
Просека тянется вдоль границы. Она довольно широка, чтобы ее пересечь — потребуется секунд пять, ровно столько, сколько нужно ему, Пижме, чтобы обезвредить врага…
Ветер подналег, с разбегу бросил в глаза пригоршню снежной пыли. Пижма даже не моргнул: он смотрел на просеку, чувствуя, как в уголках глаз тают снежинки, и оттого, что они тают, он понимал, что тепло еще не покинуло его и что он пролежит в неподвижности до утра, а с рассветом, как и раньше, пойдет в лес и будет долго кружить, осматривая местность: не попадется ли след Янотки — он отличается от следов всех живущих на Шумаве. Хотя Жишка и сомневается, что у Янотки на правой ноге нет большого пальца, но Пижму нельзя разубедить: он видел собственными глазами — правый носок обуви лишь слегка вдавливается в снег. Такие следы были обнаружены в лощине, что вплотную подходит к границе. Мало ли отчего так печатается след! Просто враг хитрит? О нет, товарищ Жишка, у этого человека правая нога с дефектом. Пижма непоколебим в своей догадке. И он найдет эти следы, а по ним и Янотку. Лишь бы обнаружить их и поспеть. Главное поспеть, чтобы Янотка вновь не успел уйти за границу, как в прошлый раз — только строчку следов оставил…
Густая темень зашторила окно. Марушке не хотелось включать свет. Она сидела на диване и неотрывно смотрела в темно-синий квадрат окна. Вплотную к дому подступал лес. Он шумел тревожно, с надрывными вздохами. Холодный серпок луны никак не мог зацепиться за верхушку высокой сосны: пьяное от крепкого ветра дерево крутило лохматой головой, и серпок то и дело соскальзывал с ее веток, вспархивал и вновь опускался, но не падал на землю, казалось — болтался, будто привязанный невидимой веревкой к чему-то там, в темном бездонье. Угадывалась дорога, ведущая к трактиру. Марушка заметила, как вспыхнули окна в бревенчатом домике. Она открыла форточку, прислушалась: до трактира — рукой подать, вместе с ветром, ледяным и колючим, в дом проникли слова знакомой песни… Марушка любила эту песню. Ее подарили шумавянам русские солдаты в сорок пятом году, когда она, Марушка, была еще девочкой и Пижме шел десятый год, он еще не был Пижмой, а просто его звали Соловейкой. Он первым выучил русскую песню, затем они пели ее вместе, несколько лет вместе, и уже потом врозь жить не могли.
В передней скрипнула дверь, кто-то вошел. Она сразу поняла, что это не Пижма: муж, прежде чем войти в переднюю, в коридоре снимает ботинки и уже в чулках переступает порог. Марушка включила свет. В дверях стоял высокий мужчина, одетый в форму лесоруба, и тупо смотрел на нее из-под густых, мохнатых бровей.
— Не узнаете?
— Узнаю, — тихо ответила Марушка.
— Память у вас хорошая, пани…
— Марушка, — подсказала она и, стыдясь своего большого живота, набросила на себя шаль.
— Да, да, Марушка, — улыбнулся мужчина и, отыскав взглядом стул, присел на краешек, словно давал понять, что зашел он всего лишь на минутку и сейчас же уйдет. И Марушка так его поняла, но все же предложила выпить чашку кофе.