Лес обрывался в двадцати шагах, далее начинался пустырь, изрытый воронками и траншеями. Это уже чужая земля. И как-то даже смотреть на нее неохота. Неохота — и только.
«Добрый Пижма, чудак ты из чудаков, земля сама по себе везде одинаковая». Не-ет, Марушка, ты мне это не говори, с той земли пришла война, а за ней лагеря для заключенных, колючая проволока, а за ней люди — старики и дети… С запада и Янотка пришел в наши леса, страх принес… Вот Кальман… ничего не боится, один стучит топориком — тюк, тюк. Лес валит, доски гонит для Праги. Пилит и строит…»
Марушка опять одна, ходит из комнаты в комнату, все прислушивается. Нет, не к ветру, гудящему за окном, — к шумной песне лесорубов. Приятно, когда слышится:
Как-никак, а на этой границе ее Пижма стоит, заставой командует — стережет землю свою.
Прислушивается Марушка к тому, кто скоро-скоро новой жизнью наполнит их квартиру. Дочь или сын — все равно: тогда, товарищ ротмистр, можешь гоняться за Яноткой днями и ночами, ей скучно не будет, заботушки хватит.
Она присела у окна — еще не вечер, но синевой уже тянет, и лес темнеет. Скоро повторится любимая Марушкина сцена: войдет пахнущий лесом Пижма, кликнет: «Марушка, ты дома?» Она, как всегда, не ответит, тихо, крадучись, сзади обхватит его голову и затем уже крикнет: «Я — король Шумавы Янотка!» А Пижма, ее здоровяк Пижма протянет: «Ты — король, а я — солдат Шумавы! Именем закона!»
И поцелует ее, и уж потом, когда разденется, повесит шубу, скажет: «У Янотки на правой ноге нет большого пальца». Она ему в ответ: «Заливаешь, ротмистр!» Пижма вдруг надуется, как самовар раскипится. А Марушке смешно, потому что знает: все это — видимость: у Пижмы очень доброе сердце.
Скрипнула лестница. Марушка накинула на плечи платок и стала к простенку, протянула руки…
— Кальман!..
— Здравствуй, Марушка. — И, как в прошлый раз, присел на краешек скамейки.
Что это он заладил? Марушке стало зябко, она подвинулась к печке. Эх, Кальман, Кальман, все уже былью поросло. Да ничего и не было.
— Слышал я, что товарищ Жишка приезжает на заставу…
— Не знаю.
— Как же так, разве Пижма не говорил? Он дома? — Кальман даже глаз не поднял, смотрел на свои ноги: он-то знал — Пижма в лесу, за Яноткой охотится. — Хотел просить товарища Жишку: пора кончать с бандюгой! — И опять не поднял головы, лишь усмехнулся уголком рта. — План горит. Не каждый идет на рубку. Трактора простаивают.
— А вот Пижма говорит: у Янотки нет большого пальца на правой ноге. Как у тебя, Кальман.
— Откуда он знает, что у меня нет большого пальца?
Поднялся, головой почти в потолок. Ой, какие страшные глаза у него.
— Кальман, что с тобой?
— Ты сказала? — Он подвинулся к Марушке вплотную.
— По следам определил… Правый носок не так сильно печатается на снегу. Он, наверное, придумал… все это.
— Погоди, кажется, Жишка подъехал. Сейчас вернусь.
Кальман сбежал по лестнице, потоптался на нехоженом месте. Боже мой! Точно, не так сильно. Вот он какой смекалистый, этот Пижма!..
Вернулся и сразу попросил кофе.
— Нет, ошибся, не товарищ Жишка. Чья-то машина проехала.
Кальман курил: три затяжки и один глоток кофе. Марушка открыла форточку и, не отходя от окна, поискала знакомый серпок луны…
— Закрой форточку… Поют всякую чепуху…
Повернулась от окна.
— Кальман! Янек!
— Молчи!
Он поднял топорик еще выше.
— Янек!..
Кровь залила лицо. Упала она позже, когда уже Кальман грохнул дверью и скрылся внизу с топориком за пазухой, уверенный — все равно упадет, умрет — удар был сильным.
«Пижма, ты уходишь?» — «Ухожу, Марушка». — «Опять один?» — «Один…» Это он, чтобы не уснуть, мысленно разговаривает с Марушкой. Всю ночь посты проверял, а на зорьке решил заглянуть в ловушку, не потревожил ли кто снежный покров, стоит ли тростинка или… «Ох это «или»!» — Пижма не досказывал, кто мог сломать одинокую и дрожащую на холодном ветру тростинку. Зорька лишь угадывалась в усиливающемся ветре да в шорохе просыпающихся ветвей. Еще было темно, с трудом разглядывались стволы деревьев, и Пижма шел почти ощупью, наугад. Усталость давила на плечи, слипались глаза.
И все же рассвет наступил как-то неожиданно, вдруг. Пижма огляделся, заметил белеющие отметины на стволах — Кальман оставил. Дальше запретная зона. Пижма хотел было обойти, чтобы не оставлять следов, которые могут сбить с толку пограничников, — шагнул в сторону и тут рядом заметил отпечатки ног. Он лег, начал рассматривать следы. Янотка прошел! Усталость как рукой сняло. Не останавливаясь, он прыжками выскочил к лощине.