Значительная пауза на длинную затяжку и выпускание фигурных клубов дыма накрашенными губами, с прищуриванием глаз, изгибом шеи то в одну сторону, то в другую в попытке поймать наиболее изящный и выгодный ракурс.
- Мясо нужно порезать на стейки и забросить в морозилку, чтобы гость, придя, чувствовал, что здесь бывает вкусно, просто мы немного не ожидали.
Инна мечтательно разглядывала клубящийся против света дым и немного хищно улыбалась. Дочь передернуло. Мать, заметив это движение, вопросительно приподняла бровь.
- Я открою форточку? – Лиза не любила запах дыма, Инна это знала, и потому отговорка была удачной. Дочь и окно бы открыла, но погода не располагала. Запоздалые февральские холода для их южных краёв не давали весне разгуляться, а заодно и проветрить как следует квартиру. Инна величественно кивнула.
- И ещё, Лиза, ты должна знать, ты же будущая женщина…
Дальше шел один и тот же текст о том, как надо мужика завлечь и удерживать, как приручить, как правильно себя вести, чтобы он с радостью делился деньгами, что можно себе позволить, если ты жена, а что - если только любовница. Лиза кивала и думала о своем.
Отключаться от материнских воспитательных бесед девочка научилась уже давно, ещё года два назад, и теперь всё, что мать говорила с видом философа, всемирно признанного учёного, легко отскакивало от сознания дочери.
Наверное, Инна не очень-то и хотела быть услышанной, ведь главное для неё в этих беседах было ощущение себя хорошей матерью, которая воспитывает ребёнка. А уж как там этот ребёнок воспитался, научился ли, воспринял ли наставления, было не важно. Она же учила? Учила. Значит, с обязанностями матери справилась. Но если бы она в самом деле захотела, чтобы дочь усвоила науку, она бы приложила к этому всю силу своего характера.
Воспитание её было строгим, и при этом, как ни странно, небрежным. Инна рассказывала много о важных жизненных ценностях – надо уважать себя, тогда легко заставишь уважать себя других, всегда держи лицо и осанку – они выдают твою внутреннюю суть, и так далее и тому подобное. Жестко требовала выполнения каких-то странных, явно надуманных правил, вроде нескольких мгновений тишины перед тем, как приступить к еде, или непременное ведение девичьего дневника с записями впечатлений дня, который иногда в воспитательном порыве проверяла. Или обязательного надушенного платка, обшитого кружевами, от которого у Лизы, тяготившейся сильными запахами, могла разболеться голова.
При этом мать абсолютно не заботилась о том, чтобы научить дочь вести хозяйство, готовить или стирать. Убирала сама, не давая помочь даже движением, благо квартирка была маленькая, но при этом возмущалась неспособностью дочери нормально прибраться, обвиняя в дурной наследственности.
Только повзрослев, Лиза поняла, что порядок мать наводила сама больше потому, что их хрущевскую одиночку нужно было представлять в таком виде, который соответствовал бы впечатлению о самой Инне – скромно, но с претензией на изысканность в нескольких ярких чертах: раскрытая на журнальном столике красивая книга, торшер с мягким светом, элегантно-небрежно лежащий на кресле плед и прочая подобная чепуха.
А что касалось наследственности… Лиза довольно долго верила в рассказы матери об её отце – очень одарённом учёном, но совершенном ничтожестве в любом другом плане. И внешностью он не вышел, и галантностью, и богатством был никак не ровня Инне…
Когда Лиза стала подрастать и, размышляя об этом персонаже – своем отце, спросила, почему же мать вышла замуж за такого несимпатичного типа. Та вынырнула из своих размышлений и остро глянула на дочь, на её первые прыщики, на светлые волосы («Ах, как хорошо, что ты на меня больше похожа! У отца твоего реденькие волосики были такого невнятного цвета!») и, поджав губы, сказала, что просто пожалела этого несчастного, сгоравшего от любви к ней.
Довольно долго в своём детском ещё уме Лиза пыталась сложить картинку, на которой мать жалела щуплого, невзрачного очкарика. Но у неё всё никак не получалось. То ли от того, что никогда не видела своего отца, даже на фотографии, то ли от того, что жалеющая мама было чем-то совершенно невероятным, вроде снега в летнюю жару.
Уже позже картинка взаимоотношений её родителей наконец сложилась, но совсем не такая, на какую намекала мать. Подросшая Лиза однажды наткнулась на паспорт Инны и внимательно его изучила. Оказалось, что фамилия-то у них общая с единственным дедом, тем, что по материнской, естественно, линии, а отчество у Лизы совпадает с отчеством матери. Они не сестры, в паспорте черным по белому написано – дочь. Да и кто бы вносил сестёр в паспорт? Это было понятно даже двенадцатилетнему ребенку. Но непонятно, что означает такое совпадение. Отсутствие каких бы то ни было записей на странице семейного положения тоже давало богатую пищу для размышлений.