– На сей раз, – сказал Кирк, обращаясь к Кэрлис, – мне придется не просто выручать компанию, на сей раз мне предстоит воскрешать ее.
На протяжении всего следующего года Кэрлис жила, ела, засыпала и просыпалась с одной только мыслью – о Кирке Арнольде. Она смотрела на него взглядом, о котором мужчины могут только мечтать, глазами людей, которым он необходим и которые им восхищаются. Никогда Кэрлис не трудилась так упорно, и никогда она не получала столько удовольствия; она даже и не подозревала, что работа может быть радостью. Кирк не находил ничего особенного в том, чтобы засиживаться до полуночи; и он не находил ничего особенного в том, что и другие засиживаются до полуночи. Выходные и праздники для него, казалось, не существовали – и для его подопечных тоже. Он загонял людей до седьмого пота, но еще больше загонял самого себя, и сотрудники, включая Кэрлис, не только преклонялись перед ним, но были ему фанатически преданы.
Иногда ей казалось, что Кирк Арнольд и она – одно существо. Они быстро выработали привычку советоваться почти обо всем и совместно придумывать способы, как решать многочисленные проблемы, с которыми все время сталкивается едва держащаяся на плаву компания. Один начинал фразу, другой ее заканчивал, они научились читать мысли друг друга и даже угадывать чувства. Ни один из них не мог бы сказать, кому, собственно, принадлежит та или другая идея. Так было и с предложением вернуть Хауарда Мэндиса в круг деловых людей.
Мало кто помнил теперь, что именно Хауард в свое время придумал машинку «Суперрайт». А те, кто помнил, думали, что он давно умер. Кэрлис и Кирк решили, что восстановление реноме Хауарда может послужить трем целям. Во-первых, о «Суперрайте» снова заговорят; во-вторых, станет известно, что «Суперрайт» реформируется; наконец, что тоже весьма важно, появится возможность избавиться от опеки Хауарда, который постоянно во все совал нос и только мешал работать. В то же время Хауард со своей грубоватой, но ясной манерой выражаться был хорошим оратором, и Кэрлис удалось убедить деятелей из Ассоциации по снабжению предоставить ему возможность произнести на званом обеде главную речь. Кэрлис написала ее, а потом потащила Хауарда в магазин купить строгий костюм и в парикмахерскую, где ему как следует отполировали ногти. Наконец, она организовала ему интервью с журналом «Бизнесуик» и с Дэном Дорфманом. Накануне обеда она тщательно проинструктировала Хауарда и приготовила для него несколько ударных цитат. Хауард был наполовину благодарен, наполовину раздражен.
– Ты что, собираешься учить, как говорить? – подозрительно спросил он, когда она наставляла его, как построить интервью для «Уолл-стрит джорнэл».
– Это моя работа. Именно за это вы мне и платите, – вежливо сказала Кэрлис, не желая говорить правду, которая состояла в том, что Хауард и предложения не мог составить, чтобы в нем дважды не встречалось «к едрене фене» и трижды «черт возьми».
В глазах публики компанию «Суперрайт» представлял Хауард Мэндис. По мнению Кирка и Кэрлис, камнем преткновения был Рэй Мэндис. Его нерешительность и слабоволие только осложняли им жизнь. Рэй боялся всех – Хауарда, Молли, Кирка, а также всех, кто работал с ним. Слова «нет» в его лексиконе не существовало вообще. И поскольку Рэй всем и на все отвечал «да», он превратился для компании в сплошное несчастье. Но когда Кирк решил, что надо уволить главного бухгалтера Эдвина Авакяна, Рэй неожиданно заупрямился и заявил, что этот человек работает в компании более десяти лет и его необходимо оставить, пусть и на более скромной должности.
– Исключено, – твердо сказал Кирк. – Эдвину не доверяют банкиры и биржевики. Это из-за него не в последнюю очередь у такой крупной компании, как «Суперрайт», такая смехотворно жалкая кредитная линия.
В конце концов, Рэй сделал вид, что сдается, но за спиной Кирка заверил Эдвина Авакяна, что для него всегда найдется место в компании. И когда Кирк объявил тому, что он уволен, Авакян уходить отказался.