– Ты просто дура, – говорила Норма. Мишель твердила, что она за так работает психиатром; Норма – что ее используют как бесплатную домработницу и секретаршу.
– В женщин, которые покупают носки, не влюбляются, – предупреждала она.
Кэрлис согласно кивала:
– Да, я знаю, ты права. Но я нужна ему.
А это, говорила она, самый верный путь к его сердцу.
Мало что зная о Кирке Арнольде, Кэрлис судила о нем по внешнему облику. Она не знала – ибо о том он умалчивал, – что его утраты были куда тяжелее, чем ее собственные. Она не знала – ибо он и сам не догадывался, – что жизнь сделала Кирка Арнольда очень уязвимым. Кэрлис даже не могла представить себе, насколько он похож на нее. Разница была только в том, что он лучше скрывал свои шрамы, чем она свои. У него было больше опыта, и у него было больше того, что нужно было скрывать не только от других, но и от самого себя. Впрочем, она видела, что в их жизни было много общего. Кирк потерял отца, когда ему было двадцать; она потеряла мать, когда ей было пятнадцать. Кирк был единственным ребенком в семье, и она тоже.
– Я всегда хотела брата или сестру, – говорила она ему, вспоминая, как завидовала одноклассникам, у которых были братья и сестры. – Я думала иногда, что даже подраться было бы неплохо.
Кирк кивнул – понимаю, мол, тебя. На глазах у него выступили слезы, и Кэрлис подумала, что и ему тоже нелегко пришлось в жизни. Она погладила его по руке и подумала, что готова все отдать, все сделать, лишь бы ему было хорошо. За успехами и внешним блеском скрывался такой же израненный человек, как она сама.
Хотя при мыслях о нем воображение ее все больше распалялось, приобретая эротический характер, она не переставала твердить себе, что Норма и Мишель правы. Ее используют как бесплатного психиатра, как эмоциональную отдушину. Она была хороша как приходящая домработница, которой к тому же не надо платить. Она была, так сказать, временной женщиной, женщиной, которая удобна мужчине, женщиной, которую держат под боком, пока не влюбятся в кого-нибудь. Она мечтает о нем, а он думает только о себе. Тут ей ничего не светит, буквально ничего, и она только напрашивается, чтобы ей сделали больно.
Ничего не переменилось. Кирк – это тот же Уинн, только в другом обличье. Ее используют вместо лекарства, чтобы заглушить боль от развода, а она просто дура.
И хотя о любви думала Кэрлис, заговорил об этом первым Кирк. Они как-то сидели в ресторане. Он попросил счет. Было поздно, зал был наполовину пуст.
– Этим летом Бонни спросила, влюблен ли я в вас, – внезапно выпалил он. – Я ответил, что нет.
– Ну, разумеется, нет, – поспешно сказала Кэрлис. – Мы просто работаем вместе.
– Теперь уже нет, – сказал он, перебивая ее. – Думаю, Бонни была права. Мне кажется, я и впрямь люблю вас.
У Кэрлис сердце подпрыгнуло. Любовь? Он сказал – любовь? Сердце подобралось уже к самому горлу, мешая дышать, а уж соображать и говорить – тем более. Он истолковал ее молчание как нежелание поддерживать эту тему.
– Вам неприятен этот разговор? – Голос его звучал тихо, едва слышно. «Наверное, я выгляжу полным идиотом», – подумал он. Он и не поцеловал ее ни разу, а толкует о любви. Сейчас она скажет, что он просто смешон.
– Нет, – сказала она, едва удерживаясь от слез, – он мне не неприятен. – Она робко, гадая, что будет дальше, улыбнулась ему.
Он потянулся через стол и взял ее за руку. Впервые он сделал это, не таясь.
– Я рад, – сказал он просто, и мосты были сожжены.
– Я и не представлял, как сильно хочу тебя, – сказал он потом Кэрлис, прижимая ее к себе.
– И я тоже, – прошептала Кэрлис. Она так долго ждала момента, когда она прикоснется к нему, а он к ней, она обнимет его, а он ее, что кожа под его ладонью буквально ожила. Она нежно погладила его по руке, гадая, мечта это или явь. Неужели это происходит в действительности? С ней. И с ним.
– Теперь у нас всегда так будет, – сказал он, мягко поглаживая ее щеки, губы, лоб, словно запоминая пальцами, а потом губами волокна, из которых соткана ее кожа. – Правда?
– Всегда, – выдохнула Кэрлис, веря и в то же время не веря его словам. Слишком часто ее обманывали мужчины, которых она хотела любить. Она целиком погрузилась в настоящее, не желая думать о будущем. Только бы ей опять не сделали больно. Она не хотела быть Золушкой. Она не хотела, чтобы часы били двенадцать и сказка самым безжалостным образом обрывалась.
В феврале, на день святого Валентина, Кэрлис получила три дюжины редкостно красивых, романтических роз с длинными стеблями от Рональдо Майа, хозяина знаменитого цветочного магазина в Верхнем Ист-Сайде. Из «Тойшера», на Шестьдесят второй улице, доставили три фунта трюфелей в шампанском, изготовленных мастерами своего дела в Цюрихе, и плюс к тому самый большой флакон духов, который Кирку только удалось разыскать. Ожидая, пока продавщица выпишет чек, Кирк подумал, что он никогда не делал подарков в этот день. В молодости у него не было денег, а потом, когда деньги появились, они с женой слишком давно были вместе, чтобы делать столь романтические жесты.
– Слушай, тут такое произошло! Мне принесли сегодня разом цветы, конфеты и духи, – лукаво сказала Кэрлис, когда они встретились после долгого рабочего дня. – Кто бы мог послать все это?
– Не знаю, – сказал он, обнимая ее. – Но надеюсь, что это мои цветы, мои конфеты и мои духи. А если нет, тебе придется плохо.
Польщенная его вниманием, восхищенная щедростью подарков и все еще бессильная превозмочь ощущение самозванки, Кэрлис приняла подношение с чувством человека, которому слишком долго отказывали в чисто житейских удовольствиях. Потом она поймет, что Кирк, которому редко удавалось облечь свои чувства в слова, заменял их подарками. В конце концов, ей станет недоставать слов.
В первую субботу марта, утром, в половине девятого, Кирк появился у Кэрлис дома. Накинув халат, она пила кофе.
– У тебя есть купальник? – как бы между прочим спросил он. Его лицо раскраснелось на морозе, к пальто прилипли снежинки.
– Купальник? – усмехнулась она. На улице минус пять, метель и, если верить прогнозу, будет еще хуже.
– Да, но мы собираемся на побережье, и там будет полно народу, – улыбаясь, сказал он.
– На побережье? В это время года?
– Естественно, – ответил он. – В Сейнт-Киттс. Полагаю, мы заслужили право отдохнуть немного.
Он подождал, пока она собралась, и вынес чемодан на улицу, где поджидала машина. День был пасмурным, шел снег с дождем, весь город стал белым. Шофер раскрыл зонтик и помог Кэрлис дойти до автомобиля. Садясь на заднее сиденье, она посочувствовала прохожим, у которых руки были заняты свертками, зонтики не открывались, а под ногами чавкала слякоть, доставшаяся в наследство от снегопада на прошлой неделе. Неожиданно она поняла, каково это – разъезжать в автомобиле, и, к собственному удивлению, не ощутила никаких угрызений совести. Ей это нравилось. Ты заработала право на это, говорила она себе, если не ты, то кто же?
Голден Лемон был местечком уютным, интимным и исключительно роскошным. Таких мест немного, и сюда ездят люди, которые знают толк в хорошем отдыхе. Владелец, Артур Лимен, купил брошенный сахарный завод на островке вулканического происхождения, сплошь покрытом бархатистым темноватым песком, и превратил кирпичное здание в большую гостиницу. Все номера были индивидуальными, но все на редкость славные, обставленные старинной мебелью, увешанные цветистыми коврами и великолепными картинами. В еде Артур разбирался не хуже, чем в обстановке, меню изобиловало местными блюдами, которые и подавали соответствующим образом – суп из черепах, суфле из киви, только что выловленная в заливе рыба. И вот, на фоне чудесного пейзажа, королевских застолий, бурного моря цвета индиго, разыгрывалась настоящая любовная драма. Неделя, проведенная в Сейнт-Киттсе, превратила заурядный роман в неистовое чувство, а несчастного мужа в страстного любовника.