– А я всегда уделяла достаточно внимания работе, – сказала Кэрлис. Замечания Тома она более или менее научилась пропускать мимо ушей, но откровенное высокомерие Питера пробуждало в ней настоящую ярость. – И впредь собираюсь работать так же.
– Да я вовсе не хотел вас обидеть, – сказал Питер, изо всех сил стараясь не отставать от нее. Он был ниже Кэрлис, хотя она вовсе не отличалась высоким ростом. Ей показалось, что Питеру на самом деле нравится, когда ему дают отпор. Это позволяет говорить людям приятное. – Я просто подумал, что теперь вам не придется все время уходить. Жизнь у вас будет более оседлая. Вечера и выходные…
Питер все болтал и болтал, пытаясь объясниться, а Кэрлис соображала, какое же дикое представление у него сложилось о ней. В одиночестве она, стало быть, была аутсайдером, дамой без кавалера, то и дело пускавшейся во всяческие мазохистские авантюры либо без разбору менявшей случайных партнеров. Ну а в замужестве можно выходить в свет каждый вечер, а на выходные отправляться в гости. В одиночестве она каждый день брала с собой работу на дом, счастливая оттого, что есть чем заняться. Питер явно считал, что у всех одиноких женщин горит под юбкой, что все они прыгают, как кузнечики, от мужчины к мужчине, с вечеринки на вечеринку, из одного бара в другой. Да, чуткость и проницательность явно не входили в число сильных сторон Питера. И все равно нелепый и ложный стереотип, колоссальный разрыв между действительностью и фантазиями людей такого типа немало раздражали ее. Когда выходишь замуж, подумала она, на самом деле многое меняется. Гораздо больше, чем ей казалось.
Джошуа Хайнз, президент компании, худощавый, лысый и исключительно способный человек, тоже поздравил Кэрлис с замужеством так, что она лишний раз убедилась: люди теперь смотрят на нее иначе.
– Вы всегда были добросовестным работником, – сказал он своим бесцветным квакающим голосом, покончив с пожеланиями благополучия и разговорами о том, как повезло Кирку. – Но теперь, Кэрлис, вы действительно можете целиком посвятить себя делу. Я хочу, чтобы вы попробовали подцепить Аду Хатчисон. Она унаследовала от мужа контрольный пакет акций «Янки Эйр», и ей нужны настоящие специалисты по общественным отношениям. Ада – крепкий орешек, но теперь, когда вы замужем, она увидит в вас серьезного агента.
Никогда еще Хайнз не доверял Кэрлис быть первым представителем компании в переговорах с возможным клиентом. Теперь – доверил, и причина – он совершенно ясно дал ей это понять – заключалась в том, что она замужем и, следовательно, на нее можно положиться. Не будь это высказано столь простодушно, это было бы просто смешно. Ведь она вовсе не изменилась за последние две недели. Но люди думали иначе.
Серьезная… решительная… трудолюбивая… надежная. Вот какой виделась Кэрлис теперь, после замужества, своим коллегам. Сама-то Кэрлис и раньше так о себе думала, и тем не менее сам факт замужества вызвал непредвиденные перемены.
Начальники теперь воспринимали ее всерьез. Было приятно, что в тебе видят ровню и еще – что в деловых отношениях возникает какой-то едва уловимый сексуальный оттенок. И все же главное для Кэрлис заключалось не в том, что теперь на нее иначе смотрели; главное – Кирк. Мужчина, которого она полюбила давно, сразу, хотя не осмеливалась признаться в этом даже самой себе.
Если в романе, который у них начался после скандала в компании «Суперрайт» и развода Кирка, была некая рассудительность и даже сдержанность, то, поженившись, они вполне дали волю чувствам.
– В конце концов, я решила, что лучше остановить такси на Семьдесят первой. Мы буквально ползли, а я так по тебе соскучилась, – сказала Кэрлис, бросаясь мужу в объятия. Пробежав несколько кварталов, она немного запыхалась, щеки горели и волосы растрепались.
– Сердце у тебя так и бьется, – сказал он, прикасаясь к ее груди. – Ты мало бегаешь, вот в чем все дело.
– Мне мало любви, вот в чем все дело, – ответила она, увлекая его в спальню.
– Ты сделала из меня безумца, – сказал он ей после двух месяцев брачной жизни. – Сексуального маньяка. Я стал всеобщим посмешищем.
– Мы стали посмешищем, – сказала Кэрлис. Они и впрямь упивались друг другом и бесстыдно демонстрировали свою любовь. Они постоянно держались за руки. Друзья поддразнивали их, и к тому же возникали некоторые неудобства. Они переплетали пальцы за обедом так, что приборами приходилось орудовать одной рукой. Как-то на вечеринке, когда в гостиной подали кофе, Кирк, прерывая разглагольствования хозяина о политике Картера на Среднем Востоке, встал и быстро пересек комнату. Он наклонился к Кэрлис, обнял ее и принялся страстно целовать. Все ошеломленно замолчали.
В другой раз, на светском коктейле, когда Кэрлис, извинившись, вышла в ванную, Кирк последовал за ней, и они, поспешно раздевшись, соединились прямо здесь, в красиво отделанной мрамором, с красноватыми прожилками комнате.
– Скоро нас перестанут приглашать, – сказала ему Кэрлис, когда на очередном приеме они, устроив себе ложе из меховых пальто, принялись яростно целоваться и в конце концов, даже не попрощавшись с хозяевами, выскользнули через вход для прислуги и помчались домой, где их ждала уютная спальня.
– Мы превратимся в отверженных, – сказал он и посмотрел на нее с комическим сладострастием. – Ну ничего, тем больше будет времени любить тебя, дорогая.
Кэрлис где-то читала, что после женитьбы секс утрачивает привлекательность.
– Знаешь, – сказала она Кирку, когда они отмечали полгода совместной жизни, – говорят, что после свадьбы секс становится скучным.
– Кто это сказал такую глупость?
– Это в журналах пишут, – ответила Кэрлис. – Потому они и печатают все время статьи про то, как оживить брачную жизнь.
– Если моя брачная жизнь станет еще оживленнее, – сказал он, протягивая ей руку, – меня хватит инфаркт.
Оба захихикали, испытывая привычное возбуждение и готовые поделиться друг с другом своими божественными тайнами.
Кирк так часто приносил Кэрлис цветы, что она в шутку называла его лучшим другом цветочниц. Надо сказать, что и для Тиффани он не был худшим врагом. Там были куплены золотые сережки в форме горошин от Эльзы Перетти, коралловые бусы на алом шелке и заказаны изящные фирменные бланки с монограммой новых инициалов Кэрлис.
Как-то осенью, вечером, когда еще и года не прошло со дня их свадьбы, Кэрлис, вернувшись домой, обнаружила, что Кирк набил весь огромный номер воздушными шарами с гелием. Они плавали под самым потолком, к каждому была привязана золотая ленточка, где также золотом было начертано: «Я люблю тебя».
– С ума сойти! – воскликнула Кэрлис.
– Я хотел было купить белых голубей, – сказал он, – но беда в том, что они не обучены летать дома, так что пришлось отказаться от этой затеи.
Они захихикали и бросились друг другу в объятия. Наутро после Рождества Кэрлис проснулась оттого, что на нее падали бледно-желтые лепестки роз, а под елкой лежало темное норковое пальто.
– Нет слов, – сказала она вне себя от переполняющих ее чувств. – Не знаю, как и благодарить тебя.
– Я знаю, – сказал он, и они опустились на мягкий мех.
В Кирке брак раскрыл неуемного любовника, в Кэрлис – красивую и чувственную женщину. Раньше мужчины не замечали ее присутствия, сразу же забывали имя, выбрасывали клочки бумаги, где она записывала номер телефона, теперь – постоянно обращали на нее внимание на улице, в помещении, на вечеринке. «Эй, красотка!» – окликал ее рабочий-строитель. Других женщин это, пожалуй, покоробило бы, но Кэрлис отвечала улыбкой и приветственно махала рукой.
Том Штайнберг в своем обычном грубоватом стиле так прокомментировал происшедшие в ней перемены.
– Знаешь, Кэрлис, раньше я никогда не замечал, что ты потрясающе выглядишь.
Один сотрудник Лэнсинга Кунза упорно приглашал ее пообедать вместе. Она отказывалась, но так, чтобы не оттолкнуть его. Мужчины слишком долго не замечали ее, и теперь она особенно ценила их внимание.