Мой скепсис относительно расхожих объяснений причин меломанства вызван не только общим скепсисом по поводу всех лежащих на поверхности объяснений, но и тем, что я за собой уже давно, скажем так, присматриваю. Я очень хорошо чувствую в себе энергию меломанства, чувствую вкус меломанства во рту своего ума. И уже давно стараюсь не поддаваться. Получается плохо.
У меня уже лет семь стоит на полке двойной компакт-диск французской фирмы Осога. Это более двух часов старых придворных баллад Южного Китая, которые поет певица Цай Сяо-юэ (Tsai Hsiao-yueh). Текста песен я, естественно, не понимаю. Мелодии я опознать не в состоянии, по общему ощущению это изысканное и медленное курлыканье и позвякивание. Я не знаю, насколько ценны эти записи, если верить буклету — они уникальные: существует одна-единственная певица, которая помнит и исполняет эти аутентичные баллады. То, что мне они многие годы не нравятся, тоже не беда, я могу когда-нибудь доразвиться до состояния, когда они меня зацепят, это много раз происходило с самой разной музыкой, казавшейся поначалу неперевариваемой. Это все не проблема.
Проблема чисто меломанская. На моих компакт-дисках написано «Volume 2. Volume 3». А неподалеку от моего дома находится музыкальный магазин, в котором (в секонд-хэнд-шкафу, то есть не очень дорогом) стоит «Volume 1». И я каждый раз, как минимум раз в месяц, проходя мимо этой полки, испытываю сильный толчок изнутри: «Купи!».
Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что это именно меломанский позыв. Знание, что слушать CD невозможно, что я слушать его не буду, что я не отличаю друг от друга уже имеющиеся у меня баллады, что двух с половиной часов такой музыки достаточно для домашнего хозяйства, что это будут выброшенные деньги, совсем не помогает. Толчок идет из глубины, он иррационален.
Разговоры о «полноте коллекции», или о «полноте альбома», или о том, что «я интересуюсь такого рода музыкой», — это алиби, которое придумывается после. А толчок каждый раз есть сам по себе. Он возникает по самым разным поводам.
Я испытываю нечто вроде угрызения совести, почему же я капризничаю и не покупаю «Volume 1».
О'кей, я могу купить и успокоиться. Но тогда я не должен осуждать моего друга Володю за то, что он накупил горы записей пианиста Оскара Питерсона, которого невозможно слушать именно в виду его чудовищного однообразия, или же порицать тех, кто маниакально забивает свои полки и мозги металлом, нью-эйджем, брейкбитом или индастриалом.
Чувство долга, живущее внутри меломана, требует завершить и исчерпать некоторый формальный ряд, в самом распространенном случае — ряд звуконосителей какого-то музыканта. Одновременно выстраивается ряд значительных музыкантов какого-то значительного направления — неважно, будь то «старый добрый джаз», сайкобилли, музыка пигмеев Центральной Африки, великие дирижеры XX столетия или все исполнения всех симфоний Брукнера.
Само собой напрашивается отождествление меломанства со страстью коллекционирования, собирания, накопления.
В детстве мы спрашивали друг друга: что ты копишь? Мама пыталась мне объяснить, что копить — занятие бессмысленное, хлам сам собой накапливается, а сознательная деятельность человека называется «коллекционирование» (впрочем, смысл коллекционирования маме тоже был неясен). Позыв накопительства меломанам, безусловно, присущ. Возможно, меломанство — это проявление инстинкта охоты?
При этом инстинкт накопительства, собирательства и охоты (охота за забракованным тиражом грампластинки Боба Дилана на красном виниле как современный вариант охоты на мамонта) вполне может играть компенсаторную роль. Меломан в жизни — затюканный малоподвижный дядя, а в сфере звуконосителей он дальновидящий охотник! Иногда встречающихся агрессивных коллекционеров мы объясним тем, что охотник и должен быть агрессивным.
Сваливать на какой-то непонятный инстинкт, конечно, можно, однако нужно учитывать, что живые организмы охотятся, чтобы выжить. На охоту, как и на вообще движение, расходуется много сил, а организм экономит свои ресурсы. Если же охота становится самоцелью, то получается, что инстинкт выходит из-под контроля, ведет себя необычно и иррационально. Иными словами, даже предположив существование «инстинкта охоты», мы тут же приходим к тому, что в меломане этот инстинкт работает неправильно. Мы ничего не объяснили.
Что такое музыка?
Уже давно я придумал такое рабочее определение: музыка — это метафора времени. В музыке самое главное — протекание времени, многослойность ощущения времени. Развертывающаяся во времени, то есть протекающая на разных скоростях пластика.