Б. В. Литвинов: «В июле 1961 года я был неожиданно приглашен в Москву к начальнику нашего Главного управления (ГУ) Николаю Ивановичу Павлову, и тот начал с расспросов о моей работе, ее результатах и планах на будущее. Такой глубокий интерес к моей персоне меня насторожил. Я в то время был заместителем по науке начальника газодинамического отделения (тогда сектора), в рентгенографическом отделе которого я делал когда-то дипломную работу. В нем я проработал до 1957 года, группа под моим руководством продолжала исследования очень перспективного, по моему мнению, научного направления. В это же время в конструкторской группе Игоря Михайловича Быструева разрабатывалась конструкция нового ядерного заряда, в которой мы надеялись реализовать результаты своих исследований. Эта работа проводилась в тесном контакте с отделом Бориса Дмитриевича Бондаренко, два его теоретика — Николай Иванович Елисеев и Николай Иванович Самохвалов — пытались создать методы расчета новой и необычной конструкции. Можно сказать, что я был неформальным лидером всей этой работы. Нашими результатами интересовался Юлий Борисович Харитон, я дважды докладывал о работе в Москве на Научно-техническом совете № 2, который возглавлял Игорь Васильевич Курчатов. Я не собирался уходить из своего газодинамического отделения. А тут после разговора с
Павловым меня позвал к себе Георгий Александрович Цырков, ставший в 1958 году главным инженером ГУ, и огорошил меня сообщением, что меня хотят перевести на Урал, как тогда говорили, “на новый объект”, на должность главного конструктора. Я тут же заявил, что никуда не поеду, мне и в КБ-11 хорошо. “Зря отказываетесь, Борис Васильевич, — сказал мудрый Георгий Александрович. — Такие предложения дважды не делают”. Однако этим разговор не кончился. Еще меня вызывал к себе заведующий оборонным отделом ЦК КПСС Иван Дмитриевич Сербии и сделал то же предложение, но я и там от него отказался и поехал домой раздосадованный: чего пристали к человеку?
Через день или два после возвращения у меня в кабинете зазвонил телефон, и женский голос в трубке сказал: “Борис Васильевич, я соединяю вас с Борисом Глебовичем”. — “Здравствуй, Борис. Приезжай ко мне в управление. Я послал за тобой машину”. — “Хорошо”, — сказал я и стал думать, зачем это я понадобился директору. Когда я вошел к нему в кабинет в Красном доме, он встал из-за стола, подошел ко мне и протянул руку. Мы поздоровались, Музруков пригласил меня сесть у его стола. Потом он подошел к сейфу, открыл его и вынул оттуда какие-то бумаги. Сел за свой стол и сказал:
— Я слышал, что тебя приглашают на очень ответственную работу на новый объект, но ты отказываешься. Я специально вызвал тебя к себе, чтобы рассказать, как я стал директором “сороковки” (нынешнего комбината “Маяк”). Как ты знаешь, я был директором Уралмаша с довоенных времен. Для меня Уралмаш был не просто предприятием, а родным домом. Я знал там каждый уголок. Я знал всех ведущих специалистов завода, вплоть до рабочих высоких квалификаций. Среди них были такие асы, что нам, инженерам и руководителям, было не зазорно у них поучиться. За обеспечение танками фронта я был на этом заводе удостоен звания Героя Социалистического Труда. Уже в середине 1943 года мы начали думать, что будем делать после окончания войны. В своей победе мы никогда не сомневались. После разгрома немцев на Орловско-Курской дуге стало ясно, что наша победа не за горами и надо уже думать о жизни в мирное время. Однажды, это было в ноябре 1947 года, мне позвонил помощник Сталина Поскребышев и сказал, что меня вызывает к себе Сталин. Я к вечеру того же дня был в Москве и доложил Поскребышеву о своем прибытии. Тот сказал, что Сталин уже спрашивал обо мне, но время встречи не назначил. Это означало, что он мог вызвать в любое время. Я лег отдохнуть с дороги, но уснуть не смог. В голове вертелось: зачем вызвал Сталин? На заводе дела шли неплохо. Мы медленно, но без отставания от плановых заданий переходили на мирную продукцию. Выпуск танков сокращался, и Нижнетагильский танковый завод снова должен был стать основным танковым заводом страны. Что еще предстояло сделать? В голову ничего не шло. Незаметно я уснул и проснулся от телефонного звонка. Звонил все тот же Поскребышев. Он сказал, что за мною послана машина, на которой меня привезут в Кремль, к Сталину. Я оделся. Вышел во двор. Вскоре пришла машина, я поехал по ночной Москве в Кремль. Сопровождающий сотрудник сразу провел меня в приемную, где меня встретил Поскребышев и попросил немного подождать. Он ушел в кабинет и, выйдя оттуда, пригласил меня пройти. Сталин стоял возле своего стола, смотрел в окно. Я остановился, жду. Сталин повернулся ко мне, поздоровался и пригласил за стол совещаний, указав рукою на первое место по правую сторону стола. Мы сели, помолчали. Сталин повернулся ко мне и сказал: “Товарищ Музруков, вам необходимо поехать в Челябинскую область и возглавить строящийся там очень секретный объект. Стройка имеет важнейшее государственное значение, без нее нельзя сделать атомную бомбу, а идет она недопустимо медленными темпами. Вам надо исправить положение. Партия очень надеется на вас”. Что мне было ответить на эти слова? Я спросил только: “Кому передать дела и когда выезжать?” — “Дела передайте своему первому заместителю и сразу же выезжайте, — был ответ. — До свидания и помните, что партия очень надеется на вас. Вот вам решение ЦК о вашем назначении. Ознакомьтесь здесь. Вопросы есть?” Он передал мне вот эту бумагу. Я машинально сказал, что вопросов нет. Сталин встал. Встал и я. Он протянул мне руку, я пожал ее и вышел. Вот так меня назначили директором “сороковки”.