Он внезапно улыбнулся, обнажив обломанный клык. Глаза хищно засверкали, отражая кособокую луну.
— У Буферов были такие красивые ожоги от сигарет. О да, я любил к ней прикладываться.
«Ну и прозвище», — подумала я, содрогаясь.
— Боишься? — приблизился ко мне парень. Мы почти соприкоснулись лбами. И я явственно ощутила волны жара, исходящие от него. Жара было так много, что он не мог не делиться им с другими. А другие сгорали. Но я не сгорю.
— Нет, — честно сказала я, выдержав его взгляд.
— Ты не врёшь. Это хорошо. Я люблю честных. И храбрых тоже.
Так и зародилась одна из самых странных дружб. Скалящийся зверь, не подпускающий к себе никого, и болтливая девица, которой ничего не стоит прогуляться в клетке со львами, весело мурлыкая себе под нос песенку. Ночью я приходила поочередно то к нему, то к Ворону. А иногда мы болтали втроём. Ворон говорил тихо, но этот парень всё слышал. Оказалось, его зовут Тарантул, и Ворон долго ржал, упрашивая познакомить его с Бобом Диланом. Впрочем, Тарантул не обижался, несмотря на то, что не очень-то любил эту книгу. Я носила Тарантулу еду, просовывала воду, читала ему «Норвежский лес» и рассказывала о своих друзьях. А он слушал, как-то странно притихнув, ещё немного — и он бы свернулся калачиком на моих коленях, и меня это немного забавляло.
— Как ты это делаешь? — шепотом спросил у меня Ворон, когда Тарантул забылся младенческим сном.
— Делаю что?
— Ты шутишь? Ты усмирила Тарантула. Тарантула, который издевался над одноклассниками и пытался одного зарезать. Тарантула, который кусает и бьёт санитаров даже со шприцом в вене. Он сидит и жрёт твоё варенье, хотя мог бы уже давно запустить в тебя банкой.
— Я не знаю, это как-то само собой получается, со всеми легко лажу. Просто мне нравится общаться и дружить, это у меня с детства. Меня за это и за мою болтовню в школе считали легкомысленной дурой. Хотя, наверное, так и есть! Я просто обыкновенная болтушка.
— То есть, ты даже не понимаешь, какое влияние оказываешь на людей, — нервно рассмеялся Ворон, — Я даже не знаю, хорошо это или плохо.
Из-за ночных посиделок я стала не высыпаться, поэтому спала днём. Халатам это не нравилось, но я буквально валилась с ног от усталости, и потому стала пропускать прогулки, проваливаясь в целебный сон, обволакивающий, завораживающий и утаскивающий в неведомые и непостижимые дали, полные нереальных вещей.
— Опять почти не приходишь?
Ворон встревоженно смотрел на зевающую меня.
— Наверное, неправильно с моей стороны просить приходить тебя сюда. Я-то сова, а ты, наверное, жаворонок.
— Ворон ты, — устало улыбнулась я, — А не сова.
— Почему нет?
Он завыл, как филин, чем испугал меня. Я опять оступилась и свалилась вниз, ударившись затылком о землю.
— Эй, живая там? — насмешливо спросил Ворон, — Давай, вставай, не пугай меня…
— Ну мисс Хелен, ещё 5 минуточек… — я сладко зевнула, закрыв глаза.
— Когда это я успел превратиться в мисс Хелен? — опешил Ворон.
Я ничего не ответила.
— Мисс Что-то-там, а ну вставайте, пора принимать лекарства! — сказал Ворон тонким голосом, — Не стоит так долго дремать по утрам, переспите ведь!
Я открыла глаза и исдала несколько сдавленных смешков. Потом кое-как приподнялась и снова прислонилась к решетке.
— А если без шуток, то ты меня пугаешь, Элли, — обеспокоенно сказал Ворон, — Ты правда так хочешь спать?
— Да дело не в этом… Я очень устаю в последнее время. Наверное, это потому, что скоро осень.
— Вот сейчас честно скажу тебе, Элли, на тебя без слёз смотреть невозможно. Когда ты пришла ко мне, ты была такой теплой и цветущей, словно сам гимн весне и жизни ступал по льду… А сейчас ты скорее драный веник. Не смотри на меня так злобно, а то я боюсь. Но это правда. Ты выглядишь очень уставшей. Смертельно уставшей. Я бы сказал, начинающей вянуть.
— Не знаю… Но ведь все цветы вянут?
— Есть цветок, который никогда не завянет.
— Раз я завяла, то я не он…
— Нет, ты именно вечный цветок. Просто другие берут у тебя аромат и обрывают твои лепестки, но даже не поливают. Все восхищаются твоей красотой и ароматом, но никто не хочет полить тебя хотя бы разочек. Бедный, бедный мой цветочек… Сломать бы эти прутья, и тогда я никогда не отпущу твою руку. И я всегда буду поливать тебя и укрывать от холодов.
— Никогда…
— Что?
— Никогда не отпускай мою руку.
Мы соприкоснулись пальцами.
— Теплые… — вздрогнул он, — И мягкие. Влажные.
— А твои холодные, сухие и жесткие… — пробормотала я.
====== Решившая ======
Это случилось пасмурным днем, ближе к вечеру. за окном барабанил дождь, так что мы собрались все вместе в палате, думая, что делать. Вода вся выпита, книги прочитаны, стихи рассказаны. Подумав немного, мы поняли, что слова-то и не нужны, и просто лениво лежали по двое, по трое на кровати, глядя в потолок и слушая песнь дождя и ветвей, ударяющихся об окно.
Явился Блейн с дымящейся кружкой горячего шоколада, новыми свитерами и девчонкой. Представил как Жюли.
О Жюли, Жули! Нежное сердце, кроющееся за массивным телом и отборными ругательствами! О Жюли, вяжущая шарфики и отдающая свои запеканки! О Жюли, у которой всегда есть капли от наскорка и 100 идей для рисунка на носках! Она быстро подружилась с Зои и Клариссой и подселилась к ним в палату.
Но когда мы только познакомились, то мысленно окрестили её Гориллой и Леди Сквернословие. И покатывались со смеху, пока не стемнело. А всё потому, что она через раз вставляла какую-нибудь ругань, причем такую, которую даже Элис не слышала, а она в этом разбиралась. Как объяснил позже Блейн, это был дефект речи.
— Хватит издеваться, — надулся Блейн, — Она очень милая девушка. Глядите, какой клевый шарфик мне связала!
Он выудил из груды принесенных свитеров полосатый шарф с каким-то непонятным орнаментом.
— О, поделишься? — оживилась я, — Как раз осень скоро, а я так легко простужаюсь! Постоянно с сентября до апреля с соплями хожу! А так хоть греться буду.
— Размечталась, — осклабился Блейн, — А ты мне что?
Я задумалась.
— А что я могу дать? Хм, даже не знаю... Вот мои вещи: кусок помады, высохшая шоколадка, ожерелье с фальшивыми янтарями, плеер еще 80-х годов, браслеты «дружба», игрушка-китенок. Их я готова отдать. Выбирай любую. Можешь хоть все забирать! Хотя я не знаю, зачем тебе помада и бижутерия… Ну да ладно!
— Ну, если ты так просишь, — замялся Блейн, — Но шарфик всё-таки не дам!
— Жадина, — я показала ему язык, — С друзьями надо делиться.
И пришло время ужинать. Мы, как угорелые, всей гурьбой понеслись в столовую, где подавали рис и курицу. Пахло так невыносимо приятно, что мой рот наполнился слюнками. Мы жевали, чавкали и мычали под неодобрительные взгляды работников столовой.
Когда мы вернулись в палату Зои и Клариссы, нас ждала… Клэр собственной персоной! Лежала, распластавшись, её бока тяжело вздымались и дорожка из черной крови тянулась от дверей.
— Черная кровь? — задумалась Зои, — Плохой знак.
— А что такое? — опешила я, — С ней что-то случилось? Она умирает? Она в опасности? Она заболела? Она мертва? Она превращается в чудовище?
— Нет-нет, — поспешила меня успокоить Зои, — Просто случилось это.
— Что это? — спросила я.
— Тьма. Опять тьма её одолевает, — объяснила Зои.
— Ворон тоже говорил что-то про тьму, — призадумалась я.
— Ну, у него было немного по-другому, — скривилась Зои, — И более мерзко и отвратительно. Надеюсь, у Клэр до такого не дойдёт.
— Дойдет, если мы сейчас не вмешаемся, — спохватился Блейн.
Мы с ним одновременно посмотрели в окно. Туча заслонила луну и звёзды.
Что с ней было, я так и не поняла, но знала, что это было что-то мерзкое. Эта кровь пахла бензином и железом, плавленной пластмассой и болотом. Черная, черная кровь. Кровь, что окрасила оперение Ворона. Кровь, что пытается сейчас поглотить Ворожею. Её взгляд стал пустым и бессмысленным. Я подумала, что друг Ворона, когда стал чудовищем, также смотрел. Слепая ярость и животное бешенство. Того и гляди истечет слюнями и пеной. Даже на самом дне этих глаз теперь не найти хоть какое-то подобие человеческих чувств — всё скрыла пелена, волной накрыла кровь.