Тэнгу стал похож на дантиста, которого просят вырвать здоровый зуб.
— Во-первых, извлекать увиденное больно.
— Насколько больно? — испугался Глеб.
Спиритус указал на свои глаза — золотистые, с чёрными зрачками:
— Чтобы работать с сетчаткой, я должен воздействовать на всю вашу нервную систему; если этого не сделать, моя магия будет отторгнута. А теперь представьте, что в каждый ваш нерв вонзили по иголке. Боль будет недолгой, но её я и врагу не пожелал бы.
Глеб представил — и содрогнулся. Но ещё представил Дею в наручниках… и Вадима Сергеевича… и Монгола…
И спросил:
— А во-вторых?
— Тебе первого мало? — вспылил Баюн.
Но Глеб не отводил взгляда от тэнгу. Тот мрачнел, хотя и так уже был хмурым:
— Когда я начну, ваша душа отделится от тела.
— Моя душа… что?.. — не поверил Глеб.
— Отделится от тела — на час или два. Вы точно хотите через это пройти?
Пока Глеб и Дзиро (а заодно и Баюн) наслаждались гостеприимством тэнгу, в другой части Спиритлэнда творилось нечто странное.
Дворняга с пакетом в зубах обежала лужу. Пакет она несла за ручки, задрав морду и осматриваясь; если бы кто-то её видел, то сразу решил бы, что эта собака ведёт себя не по-собачьи.
Прошмыгнув в проулок, пёс выскочил к реке, за которой были дома.
Их готовили к сносу, а жильцов расселили из-за дымившего рядом завода. В домах выбили окна, стены «украсили» граффити, двери исписали похабщиной. Лишь над одной осталась вывеска: «ПРИЮТ СВЯТОГО ЭДМУНДА», — гласила она.
Пробежав по мосту и оставив там следы грязных лап, пёс остановился у крыльца. Обошёл его, потоптался среди битой черепицы… и исчез, тотчас возникнув в коридоре без окон. Свет лампы падал на двери с облупившейся краской. В одну из них пёс ткнулся мордой, и дверь открылась.
— Ну наконец-то, — сказала Кали.
Глеб удивился бы, узнав, что ни она, ни Повелитель не покинули город; они покинут его скоро, но пока их убежищем был дом у реки.
Глаза пса мигнули жёлтым, выдав в нём спиритуса. Бросив пакет, он стал лисой:
— Здесь то, что вы просили.
Кали встала со стула. Свеча на столе (электричества в комнате не было) чуть не погасла: огонь съёжился, мрак загустел. Убранство комнаты подёрнулось им, словно прячась — и вновь проступило, как прикрытое вуалью лицо.
Старый линолеум. Комод, стулья, кровать. В углу игрушки: плюшевый медведь с изодранным брюхом, солдатик с оторванной рукой, пожарная машина, смятая так, будто её швыряли о стену.
На кровати спал Заур — он спал уже долго. Заур Левзин бодрствовал реже, чем другие дети… Впрочем, мало кто назвал бы его ребёнком.
Кали взглянула на гаснущую свечу, и под её взором огонь выпрямился, вернув в комнату свет. Дойдя до пакета, Кали взяла его, заглянула внутрь и вздохнула:
— Я просила солёные чипсы. «Хруст-бон» — неужели трудно запомнить?
Лиса тявкнула — ни то по-собачьи, ни то по-лисьи; очевидно, огрызнулась.
Кали достала из пакета блестящую упаковку (пакет за ненадобностью полетел на пол), вскрыла её и извлекла один тонкий ломтик. Надкусив его, поморщилась:
— Сладкие…
Заворочался Заур. Кали подошла к нему, не боясь разбудить: он проспит ещё два дня, а проснётся в другом веке.
— В сладких чипсах нет жизни, — Кали поправила одеяло. — Как и в горьких снах.
Принёсший пакет дух напомнил:
— Вы заплатили вперёд, а у нас их целый контейнер.
— Оставь себе, — отмахнулась Кали, — завтра мне будет не до чипсов.
Спиритус тряхнул мордой — мол, ну и ладно — и исчез.
Пройдя к комоду, Кали выдвинула ящик. Нашла среди бинтов пипетку, села за стол, где блестели склянки. Взяв одну, набрала несколько капель.
Потом придвинула свечу, чтобы видеть отражение в настенном зеркале, и открыла третий глаз.
Цвет его века сливался с кожей лба, а ресниц не было: когда он был закрыт, казалось, что глаза нет. Из-за отсутствия ресниц он воспалялся — слишком часто попадала пыль. Магия не помогала; в аномалках не зря говорят, что и волшебникам нужны лекарства.
Подняв пипетку, Кали вздрогнула: кто-то перехватил её руку.
— Позволь мне, — сказал Повелитель.
Она не удивилась тому, что он появился бесшумно. Когда речь шла о Повелителе, удивляться не стоило.
Заботливо, словно ребёнку, он влил в её глаз две капли; бинтом, смоченным в склянке, очистил уголки от гноя.
Кали сконфузилась, будто была не чернотворцем, разменявшим седьмой десяток, а школьницей на первом свидании: