– Хмм. Могу я попробовать? – спросил Глод.
Он уселся перед россыпью камней и какое-то время внимательно их рассматривал. Затем он переложил некоторые из них, достал пару молотков из ящика с инструментами и постучал ими на пробу.
– А теперь давайте посмотрим… – сказал он.
Бамбам бамБАМ.
Струны гитары рядом с Импом загудели.
– Без Майки, – сказал Глод.
– Что? – спросил Имп.
– Просто маленькая музыкальная бессмыслица, – сказал Глод. – Как «Стрижка и бритье, два пенса».
– Прошу прощения?
Бам бам а бамбам, бамБАМ.
– Два пенса – неплохая плата за стрижку и бритье, – заявил Лайас.
Имп испытывал к камням сложные чувства. Ударные тоже не приветствовались в Лламедосе. Барды говорили, что кто угодно сможет колошматить палками по камням и выдолбленным бревнам. Это не музыка. А кроме того – тут они понижали голоса – в этом есть что-то животное.
Гитара загудела. Она как будто подхватывала звук.
У Импа вдруг возникло ощущение, что с ударными можно сделать много интересного.
– Можно мне попробовать? – спросил он.
Он взял молотки. Гитара издала несколько едва ощутимых звуков.
Сорок пять секунд спустя он опустил молотки. Эхо смолкло.
– А зачем ты треснул меня по шлему в самом конце? – осторожно поинтересовался Глод.
– Извини, – сказал Имп. – Я немного отвлекся. Мне показалось, что ты – тарелка.
– Это… необычно… – сказал тролль.
– Музыка… в камнях, – сказал Имп. – Ты просто доллжен помочь ей выйти наружу. Музыка вообще содержится во всем, надо только знать, как искать.
– Можно мне попробовать этот рифф? – спросил тролль. Он взял молотки и прошаркал на свое место среди камней.
А бам боп а ри боп а бим бам бум.
– Что ты с ними сделал? – спросил он. – Они зазвучали… неистово.
– Неплохо звучит, – сказал Глод. – Очень даже неплохо.
Этой ночью Имп спал, заклинившись между крошечной кроваткой гнома и громоздящимся Лайасом. Он улегся и вскоре захрапел. Струны гитары рядом с ним сладко пели. Убаюканный этими почти неслышными звуками, он совершенно забыл об арфе.
Сьюзан проснулась. Кто-то дергал ее за ухо. Она открыла глаза.
– ПИСК?
– О, нет…
Она села в постели. Остальные девочки спали. Окно было распахнуто, поскольку в школе приветствовался свежий воздух. Он был доступен в любых количествах и совершенно бесплатно.
Крысиный скелет заскочил на подоконник и, убедившись, что она наблюдает за ним, спрыгнул в ночь.
Насколько Сьюзан могла понять, мир предлагал ей два варианта, на выбор. Она могла остаться в постели или последовать за крысой. Что было бы, безусловно, исключительно глупым поступком. Слащавые персонажи книжек часто поступают именно так и заканчивают в каком-то идиотском мире, населенном гоблинами и говорящими животными с задержками в развитии. И это, как правило, такие слабые, плаксивые девочки. Они позволяют проделывать с собой что угодно, не придпринимая ни малейшей попытки дать отпор. Они просто плывут по течению, произнося фразы типа «Господи храни», в то время как любое разумное человеческое существо быстро организовало бы все как надо.
Тем не менее, когда обо всем этом думаешь в таком вот разрезе, оно представляется довольно соблазнительным. О мире сделано слишком много поверхностных суждений. Сьюзан всегда говорила себе, что задача таких людей, как она (если такие, конечно, существуют) – привести все в порядок. Натягивая платье и перелезая через подоконник, она до последнего момента была уверена, что сейчас вернется в постель.
Крыса тонкой тенью скользила через залитый лунным светом газон. Сьюзан бросилась за ней. Та привела ее к конюшням, где и растворилась в тени. Через некоторое время, в течение которого Сьюзан слегка мерзла и в гораздо большей степени ощущала себя идиоткой, крыса вернулась, таща предмет гораздо больший ее самой. Он походил на сверток старого тряпья. Затем крысиный скелет отошел на несколько шагов, разбежался и дал свертку хорошего пинка.
– Ну ладно, ладно!
Сверток открыл глаз, который принялся дико вращаться, пока не сфокусировался на Сьюзан.
– Я предупреждаю тебя, – сказал сверток. – Я не произношу слов на Н.
– Извините? – сказала Сьюзан.
Сверток разернулся, поднялся, шатаясь, на ноги и расправил неопрятные крылья. Крыса перестала его пинать.
– Я же ворон, так? – сообщил он. – Одна из немногих говорящих птиц. Первое, что люди говорят, это – о, ты же ворон, давай, скажи то слово на Н… Если бы я получал пенни за каждый раз, я бы…
– ПИСК.
– Ну ладно, ладно, – ворон взъерошил перья. – Вот эта штука – это Смерть Крыс. Заметила у него косу, клобук, да? Смерть Крыс. Очень важная персона в крысином мире.
Смерть Крыс отвесил поклон.
– Проводит много времени под амбарами и везде, где люди рассыпают отруби со стрихнином, – сказал ворон. – Очень добросовестный.
– ПИСК.
– Ну хорошо. А что ему надо от меня? – спросила Сьюзан. – Я-то ведь не крыса.
– Весьма проницательное замечание, – сказал ворон. – Слушай, я ведь не напрашивался. Вот только что дремал на своем черепе, а в следующую минуту он хватает меня за ногу… Быть вороном, как я это называю… Я ведь настоящая оккультная птица…
– Прошу прощения, – сказала Сьюзан. – Я знаю, что это такой сон, но все же хочется в нем разобраться. Ты сказал… дремал на своем черепе?
– О, ну конечно не мой собственный череп! – сказал ворон. – Кого-то другого.
– Чей же?
Глаза ворона дико завращались. Он никак не мог управиться с ними, так чтобы они смотрели в одну точку. Сьюзан с трудом подавила желание повращаться вместе с ними.
– Слушай, откуда мне знать? Он попал ко мне без наклейки, – сказал он. – Просто череп и все. Послушай… Я работаю с волшебником, так? Внизу, в городе. Сижу целый день на этом черепе и говорю людям «карр».
– Зачем?
– Затем что ворон, сидящий на черепе и говорящий «карр» – это значительная часть волшебнического modus operandi, так же как здоровенные капающие канделябры и древнее чучело крокодила, свисающее с потолка. Разве ты этого не знала? Я полагал, что об этом знает всякий, кто знает все обо всем. Затем, что настоящий волшебник может обойтись даже без зеленого бурлящего варева в бутылках, но без ворона, который сидит на черепе и говорит «карр»…