– И не надоест ему, – задумчиво хмыкнул Джро Кейкссер.
Вожак стибков казался спокойным; прищуренные светлые глаза его внимательно следили за каждым движением монстра.
Внезапно армадилл нырнул. Кончик его хвоста, чуть сплюснутый с боков, на миг показался над водой. Все замерли. Средний смоукеровский плот вдруг вздрогнул – что-то сильно ударило его снизу. Завопили детишки.
«Бумм! Бумм!» – последовали ещё два удара. Плот вздрагивал, словно живой, вода плескалась о края. Удары вдруг сменились странным звуком – что-то там, под днищем, поскрипывало и пощёлкивало.
– Верёвки слабеют!!! – тонко и яростно завопил вдруг Пыха, первым заметивший неладное. – Он верёвки рвёт!!!
Действительно, армадилл, поняв, видимо, что опрокинуть плот не так-то просто, теперь растопырил свои острые, как бритва, чешуи и гигантской фрезой вращался под днищем плота, тёрся о скользкие брёвна – и, конечно, задевал связывающие их верёвки.
– Спокойно! Без паники! – твердым голосом приказал Большой Папа. – Вязали мы на совесть, так сразу ему не порвать. Давайте-ка все на соседние плоты; женщины и дети – первые.
Спокойный тон Папы и его уверенный вид подействовали на остальных как нельзя лучше. Смоукеры потихоньку отступали с опасного места, торопливо, но без паники перетаскивали свои пожитки и грузы. Внезапно скрежет прекратился, чтобы возобновиться через минуту – но уже в другом месте. Люди с оханьем шарахнулись обратно.
– Он ведь прекрасно понимает, как до нас добраться! – в сердцах бросил Свистоль. – Неужели эта тварь разумнее, чем я думал?
– Вряд ли, – возразил Папа. – Но вы забыли одну вещь. Армадиллов специально создавали для войны. А значит, уж что-что, а суда они умеют топить любые – и большие, и маленькие. Это, скорее всего, запечатлено на уровне инстинктов.
«Как они могут так спокойно стоять и рассуждать, когда от смерти нас всех отделяют лишь несколько полуразрезанных верёвок?! – смятенно подумал Пыха. – Неужели же эти двое во много раз храбрее нас всех, вместе взятых, – или они просто слеплены из другого теста? А я… Неужели я такой трус?»
Пыха метнулся под навес, выхватил ножик и стал лихорадочно перерезать полоску коры, которой крепилась одна из длинных жердей настила крыши. Выдернув её, он всё так же поспешно примотал к одному концу пучок хвороста – и, подпалив его от очага, шагнул к борту и наклонил огонь к самой воде. Некоторое время ничего не происходило. Мутная, жёлтовато-зелёная толща просвечивала сантиметров на двадцать-тридцать вглубь; острое зрение смоукера уловило в освещенном пятне движение мельчайших водорослей и личинок, несомых течением. Вдруг из-под плота на миг высунулась длинная бурая тень – и мощные челюсти, разорвав речную гладь, жамкнули по тонкой жердине. Факел ткнулся в воду и с шипением погас. Пыха, не выпустивший вовремя свой конец, стукнулся коленями о палубу – так силён был рывок.
– Нье нравится! – сказал Джро, вдруг появившись рядом.
Лицо стибка было абсолютно бесстрастным, но усилившийся акцент выдавал волнение. В руках Джро сжимал исходящий паром глиняный горшок, держа его, чтобы не обжечь руки, через два клочка сена.
– Оки, смоки. Запали ещё один тачлайт. Но дьержи его более выше.
Пыха не заставил себя упрашивать. Выдернув жердь, он соорудил на её конце целое гнездо из сена и хвороста и поджег его. На этот раз ждать пришлось дольше. Джро осторожно подался к краю плота. Пыха предостерегающе вскрикнул – и в этот самый миг армадилл вынырнул, но не под факелом, а у самого борта, в двух шагах от стибка!
– Зетс ю фо Нит, мазафака! [11] – заорал Джро и метнул горшок прямо в раскрытую пасть монстра.
Челюсти армадилла лязгнули, смыкаясь. Джро едва успел отдёрнуть руки – ещё чуть-чуть, и он остался бы без пальцев. Река всколыхнулась. Предводитель стибков повалился спиной на палубу; а за бортом в это время творилось что-то невероятное! Вода вспучивалась и кипела, клочья белой пены выплёскивались на брёвна. Рептилия билась, свиваясь в кольца и судорожно распрямляясь, топорщила чешую, металась из стороны в сторону – и, наконец, со страшной скоростью, оставляя за собой буруны, понеслась прочь от плотов.
– Получилось! – выдохнул Пыха.
Джро Кейкссер слегка улыбнулся и показал сложенное из большого и указательного пальцев колечко. Смоукер уже знал, что у стибков этим жестом принято сопровождать самые удачные шутки.
– Да, не по нраву кипяточек-то пришёлся! – злорадно пропел Грибок.
Вокруг уже толпились смоукеры и соплеменники Джро, и каждый старался воздать героям должное.
– Это быль нье просто кипьяток! – торжественно объявил какой-то стибок. – Это отвар самого жгучего пьерца, какой только у нас быль!
Слова его встретили взрывом всеобщего ликования.
Весь следующий день ушёл на починку плотов. Спустя час после рассвета плотогоны заметили справа широкую песчаную косу и причалили к ней. Уставшие люди (за ночь так никто и не сомкнул глаз) принялись за работу. Армадилл здорово потрепал один из смоукеровских плотов и слегка повредил плот стиб. Кое-кто из смоукеров заговорил о днёвке; однако Свистоль был непреклонен.
– В джунглях больше опасностей, чем на реке, – в сотый, наверное, раз повторял он. – Как только закончим ремонт и пополним запасы дров, путешествие продолжится.
– Всё было бы просто замечательно, старина, но ты упускаешь из виду одну вещь: нам предстоит меряться силами с профессиональными музыкантами, к тому же без репетиций. Извини, конечно, но, по-моему, это малость легкомысленно, – ворчал Громила.
– Всё будет в лучшем виде, Гро. Я тебя уверяю, – рассеянно отвечал Иннот.
Он валялся на диванчике, закинув руки за голову, и, казалось, витал мыслями где-то очень далеко.
– Мы их сделаем, вот увидишь.
– Да каким образом?! – начал сердиться Громила. – Вернись с неба на землю, пожалуйста!
– Я и так на земле, – в подтверждение своих слов Иннот похлопал по диванной обивке. – Трудно представить себе существо более приземлённое, чем человек, который валяется на диване с литром пива в пузе. Кстати, знаешь, чем джанги отличается от остальной музыки?
– Ну и чем же?
– Для него главное не профессионализм, а… – Иннот на мгновение запнулся. – Страсть. Огонь. Ритм. Умение зажечь слушателя, заставить его забыть, что он сидит, например, в прокуренном кабаке и из окна несёт горячим асфальтом. И тогда вместо несвежей рубашки он ощутит на груди жар ночного костра, и ноги его сами пустятся в пляс, а в руке почудится тяжесть верного охотничьего копья… Знаешь, почему большинство музыкальных корифеев так не любят джанги? Да как раз потому, что они виртуозно владеют инструментами, могут сыграть тебе всё, что захочешь, повторить любую мелодию – а настоящего огня в них нет.
– Да, старина, тебе бы стихи писать, – неловко ухмыльнулся Громила. – Белые. Ну и скажи на милость, как ты всего этого собираешься добиться от конкурсной комиссии?
– Я войду в роль, – сказал Иннот. – Так и знай, старина: завтра я войду в роль, и войду в неё здорово. Прошу тебя об одном: не заражай своим пессимизмом Джихад и Кактуса. Они почти поверили, что у нас получится. А это, считай, половина успеха.
Громила вздохнул:
– Ладно, это твоё шоу, парень. Постараюсь его не испортить.
– Ты мне только дай начать, старина, – улыбнулся Иннот. – Только дай начать.
Он укрылся одеялом и вскоре засопел.
– Ты не рано баиньки собрался-то? – удивился Громила.
Иннот не ответил. Он уже спал. Громила вздохнул и нижней конечностью подтянул к себе очередную упаковку с пивом. Может быть, чтобы увидеть приземлённого человека, и достаточно залить в него литр бэбилонского тёмного, подумал он; но для обезьянца-горри нужно куда как больше.
А Иннот уже брёл по затопленному городу своих снов. Проделав недолгий путь, он очутился в знакомой квартире, где его с улыбкой поприветствовал Дворнике.
Старейший персонажик восседал в потёртом кожаном кресле и, побрякивая спицами, что-то вязал.
– Ты что делаешь? – удивился каюкер.