Тут пираты заухмылялись и стали перемывать косточки неведомому Колбассеру.
– Не знаю, отметили вы или нет, но среди флибустьеров зреют авантюрные настроения, – заявил Иннот, едва они оказались в «своей» пещере.
– Да, парни поговаривают, что пора бы снова поднять паруса, – кивнул Громила.
– Тебя с собой не звали?
– Звали, и я как бы почти согласился. Делаю вид, что меня беспокоит рука, – он потряс изрядно запачканным гипсом.
– А на самом деле как? – нахмурился Иннот.
– Да все в порядке, – отмахнулся гориллоид. – Давно пора снять эту пакость и попробовать своротить пару-другую челюстей.
– А что насчёт золота?
– Ну, каждый хранит свою заначку где-нибудь в укромном месте. Что бы там они ни болтали про честность, друг друга эти ребята опасаются пуще всего прочего. Но есть у них и так называемая общая казна: это если что-то надо закупить на пользу всего города или, скажем, для ремонта корабля. Она хранится у капитана, а в его отсутствие за ней постоянно присматривают.
– Где апартаменты Фракомбрасса, я представляю… – задумчиво протянул Иннот. – А как это он, интересно, доверяет своим пройдохам такое ответственное дело?
– Он хитрее, чем ты думаешь. Сторожами всегда назначают непримиримых врагов; тех, кто терпеть друг друга не может. Вот и получается, что каждый одним глазом смотрит за сокровищами, а другим – за своим напарником. Кстати, у них тут строго: если ты выпил или уснул на посту, запросто можешь отправиться в свободный полёт, чего бы там Ёкарный Глаз не плёл о своей нежной душе…
– Вы мне вот что скажите: когда нам лучше начать действовать? – спросил Кактус. – Прямо сейчас или когда они отправятся в очередной поход?
– Чем меньше народу будет в этом… Либерлэнде, тем лучше. Я думаю, дождёмся отлёта дирижабля. Заодно узнаем, где они его прячут. Уж больно мне это любопытно…
Москит был невероятно настырным. Он звенел, зудел, то нахально пикируя сверху, то норовя зайти с фланга, хитрым манёвром ускользая в последний миг от карающей длани. Наконец, де Камбюрадо не выдержал и рывком сел, сердито моргая спросонья. Настольный хронометр показывал четверть седьмого утра. В иллюминаторе плавала какая-то серая муть. Туман, понял майор. Он поднялся с жесткого топчана и распахнул стекло. Обшивка чуть заметно дрогнула. Белёсый язык лизнул металлический ободок и несколькими вкрадчивыми струйками пополз внутрь. Вчера только сделал замечание штурману, хмыкнул де Камбюрадо, а теперь сам развожу сырость. Оболочка гондолы была сделана не из дерева, а из прорезиненного брезента – в целях уменьшения веса; однако стоило задраить на ночь люки, как влага внутри начинала конденсироваться со страшной силой. А этот запашок каучука… Еле заметный поначалу, он успел опротиветь всем и каждому уже на второй день пути. Притерпелись, конечно, – не барышни… Вспомнив о барышнях, де Камбюрадо мечтательно выпятил губы. Если всё сложится так, как я задумывал – женюсь, решил он. Найду прелестную молоденькую манки из хорошей семьи и попрошу её руки. И пусть злые языки сколько угодно язвят по поводу возраста. Нет уж, избави меня предки от светских львиц – все эти зрелые красавицы слишком хорошо умеют тратить не ими заработанные деньги. Только юную, невинную, с нежной, как бархат, шерсткой… Да что же это такое, оборвал он себя. Да, Морш, третья неделя воздержания даёт себя знать… Скоро уже ни о чём другом думать не сможешь!
Он решительно оделся, причесал баки тоненьким костяным гребешком и тщательно, по ребру ладони, выровнял фуражку. Вот так. Лучшее средство от игривых мыслей – исполнение воинских ритуалов. Он решительно захлопнул иллюминатор и спустился по скрипучему бамбуковому трапу на нижнюю палубу. Дневальный – здоровяк-горри со смешной фамилией Битхозою – поспешно выпрямился, усиленно тараща налитые кровью глаза и стараясь не моргать.
– Спим на посту, матрос! – укорил его майор.
Нижняя палуба «Аквамарина» представляла собой длинное узкое помещение. Сквозь кольца держателей проходил коленвал, клеенный из прочнейшей стоеросовой фанеры, с удобными П-образными изгибами – рукоятями. Спереди на вал было насажено широкое массивное колесо, выточенное из чёрного роммеля. Сыромятные ремни обеспечивали передачу момента вращения на установленный в передней части баллона воздушный винт. В кормовой части вала имелась система шестерён – всё тот же чёрный роммель, никакого металла! – позволяющая задействовать два малых пропеллера, используемых для манёвров. Там же находилось креслице главного механика, переключавшего передачи с помощью специальных рычагов. Вдоль бортов располагались узкие лавки – сидя на них и упираясь ногами в специальные стопоры, матросы двумя руками вращали рукояти вала. Всего их было двадцать восемь, по четырнадцать с каждой стороны; но, как правило, движение дирижабля обеспечивало не более пятнадцати матросов: остальные отдыхали или были заняты такелажем. «Только не сегодня, – подумал майор, чувствуя, как вдоль позвоночника расползается холодок. – Сегодня мне может понадобиться вся возможная скорость».
– Держатели смазать как следует, – распорядился он. – Заодно проверьте левый пропеллер: по-моему, шкив за что-то цепляет.
Он открыл дверцу и спрыгнул на землю. Рядом что-то зашуршало в опавшей листве. Проклятые змеи, подумал майор. Ненавижу джунгли! Он постоял немного, прислушиваясь. Туша дирижабля висела в полуметре над землёй, примяв собой несколько тонких деревьев. Пощелкивала в тумане какая-то птица. Помнится, близ авиабазы в южных лесах, куда мы попали сопливыми младшими лейтенантами, водились птички, издававшие жуткие стоны и вопли. Гнездились они недалеко от казарм. По весёлой флотской традиции нас, конечно, не предупредили… Он улыбнулся и расстегнул брюки.
К тому времени, как солнце поднялось над горизонтом, все системы дирижабля были проверены, смазаны, подтянуты и приведены в полную готовность. Майор ещё раз взглянул на бамбуковую иглу. Они всё там же; очень хорошо… Он вдруг представил себе, как десантники один за другим съезжают по канату вниз, ломятся сквозь кусты – и выскакивают на давно покинутую стоянку, где рядом с чёрным пятном кострища валяются грязные обломки гипса. В глазах де Камбюрадо на миг поплыло, колени стали ватными. Проклятая мармозетка! Нет, нет! За две недели переломы не заживают! Кроме того, этот здоровяк не осмелится снять гипс без врача. Горри с большим пиететом относятся к медицине… Он глубоко вздохнул, чувствуя, как шерсть под мундиром становится влажной от пота. «Ты пока всё делаешь правильно, Морш. Но не тяни больше. Пора уже брать ситуацию в свои руки».
– Постройте парней, сержант! – отрывисто бросил он.
– Взво-од! Стройся! – рявкнул Алекс Стращер.
Майор, поигрывая стеком, прошелся вдоль строя. Горри стояли навытяжку, сохраняя на физиономиях предписанную уставом свирепость. Что и говорить, вид они имели устрашающий – огромные, чёрные, за спиной у каждого две короткие стоеросовые дубинки на специальной перевязи… Вот они, мои непобедимые воины, подумал майор. Мой отряд. Моё пушечное мясо…
Колбассер стоял на верхушке скалы, сжимая под мышкой бочонок. Глаза его неотрывно смотрели вдаль.
Он самым первым тщательно обшарил реквизированные у музыкантов вещи. Инстинкт подсказывал: они просто обязаны иметь при себе умат-кумар! Они же музыканты, в конце концов! В представлении обезьянца музыка была связана с травкой неразрывно. Но, увы! – вожделенного пакета нигде не обнаружилось. Инстинкт, однако же, не успокаивался. Колбассер уже хотел было подбить парочку приятелей навестить оркестрантов и учинить им допрос с пристрастием. Останавливало его только одно: в этом случае травкой пришлось бы делиться. В отчаянии он откупорил затычку бочонка; судя по запаху, там находилось не слишком хорошего качества пиво. А ещё… Он принюхался. «Это невозможно!» Запрокинув голову, Колбассер сделал большой глоток. Тонкая струйка пива брызнула на грудь. Вот, значит, как… Ну и хитрецы эти ребята! Он отхлебнул ещё. В голове приятно зашумело, мир вокруг постепенно становился смешным и добрым.