– Я и не знал, что ты держишь здесь свои вещи, – сказал он.
Когда она обернулась, он обозревал горы одежды, которые годами пылились здесь. Он был прав. В тех редких случаях, когда она приезжала сюда за последние несколько лет, все эти вещи выглядели как мебель, попавшая к ней по случаю. Весь этот хлам, сросшийся с нею, она едва воспринимала. Комната казалась гораздо меньше, но теперь она видела, что ее изменило не время, а горы мусора. Чемодан со шрамами от наклеек, рюкзак, корзинки сувениров и безделушек. Тубы с плакатами, коробки с пластинками, стереопроигрыватель. На маленьком рабочем столе кипы фотографий и кинжал джамбия – Джим вытащил его из кучи и торжественно осмотрел лезвие, как могут только мужчины. Она отвернулась и увидела полки с рядами учебников. «Варианты развития шока», «Ключ к психиатрии», «Онкология для медсестер и медиков-профессионалов» (в двух томах), «Руководство по сестринскому делу Липпинкотта». Они были толстые и твердые, как больничные матрасы, и наверняка давно устарели. На стене – фотографии в рамках, которые повесила здесь мать. Джорджи в школьной форме с прической «ангелы Чарли», которая была у нее, пока она не обрезала волосы и не покрасила их в лиловый цвет. Она же где-то в Саудовской пустыне с верблюдами, с глазами как щелочки почтовых ящиков на солнце. И она же в мини-юбке и темных очках на капоте машины без верха в Мексике.
– Здесь вся твоя жизнь, – сказал он.
– Я здесь не живу с восемнадцати лет.
– Но ты держишь здесь все вещи.
Она пожала плечами.
– Что станется с домом?
– Кто знает! Наверное, будет завещание.
– Потянет прилично.
– Да уж наверное.
– Джорджи…
– Мальчики отлично себя вели.
– Да. Слушай, я хочу поговорить о браконьере.
– Я не могу.
– Это по-честному. Но когда-нибудь.
– Может быть.
– Ты вернешься?
– Мне надо подумать.
– Правильно.
Он поднялся с кровати. Она посмотрела на «Эксминстер» и увидела, что на нем все еще морщины от утюга. Присутствие матери.
– Я пошел, – сказал он. – Чтобы до темноты. Не собираюсь объезжать каждого кенгуру в округе.
– Спасибо, что приехал, – сказала она.
Она для приличия спустилась, чтобы проводить мальчиков. Она стояла на краю аккуратного газона и махала, как настоящая родственница. Еще до того, как они завернули за угол, она обернулась и пошла к дому, но на нее из засады напал распрыскиватель.
Около восьми в тот вечер она сидела у бассейна с высоким стаканом минеральной воды и несколькими цитронелловыми свечами, когда вниз по ступенькам процокала на каблуках Энн. Ночь была удушающе жаркой, и сад был тяжел от аромата храмовых деревьев и хлорной вони.
– Вот ты где.
– Вот я где.
– Бобу пришлось вызвать доктора. Джуд не в себе. Дал ей транквилизаторы.
– Бедная Джуд.
– Я почти была уверена, что ты уехала. Господи, как жарко!
– Поплавай.
– Нет.
Они сели у стола, их ноги были освещены бассейном, а лица – свечами, мрачный лимонный запах которых поднимался от стола и смешивался с более сладкими запахами в вышине.
– Я не могу вынести мысли о том, что ее больше нет, – сказала Энн.
– Я знаю.
– Но ты не пошла с нами прощаться. Я просто не понимаю тебя, Джорджи. Мы хотели пойти все вместе. Как сестры. А ты делаешь такое – как маленький сорванец, ведешь себя так, как будто это всего-навсего небольшое неудобство.
– Я не хотела видеть ее такой, – сказала Джорджи, понимая, что это невозможно объяснить.
Если даже Джуд не поняла, то у Энн нет никаких шансов.
– Ты медсестра! Даже Маргарет и та смогла.
– Извини, Энн.
– Это водка? – спросила Энн, указывая на стакан с водой.
– Да, – солгала Джорджи.
– У тебя проблемы?
– Есть кое-какие, как у всех.
– Джим знает?
– Джим знает все, ты уж мне поверь.
– Я видела, как ты разговаривала с папой.
– В чем дело, Энн? Похоже, ты пришла сюда с какой-то целью. Если честно, ссориться я не хочу.
– Так почему ты осталась?
– Мне надо кое в чем разобраться, сестренка. Мне просто нужен передых на одну ночь.
– Ты видела завещание, так?
– О чем ты?..
– Это меня просто бесит. Это твое холодное отношение. Ты вдруг начинаешь околачиваться возле дома нашей матери.
– Энн?
– И это так… нагло. Сидеть здесь возле бассейна, как будто он уже тебе принадлежит.
Колготки Энн затрещали от статического электричества, когда она перекинула ногу на ногу.
– Ты просто устала, сестренка.
– У некоторых из нас есть обязанности.
– Я знаю, милая.
– Нет, не знаешь. Ты не знаешь, каково это – оказаться в ловушке.
– В браке, ты имеешь в виду?
– Нет, Джорджи. В финансовом плане.
– У вас с Дереком проблемы с деньгами? – спросила Джорджи в совершенном изумлении, которое для Энн, наверное, прозвучало как веселое недоверие.
– Только у меня.
– Долги?
– Попытайся говорить так, чтобы не чувствовалось твое потрясающее превосходство.
– Как это случилось?
– Я затеяла дела с Маргарет. Ну, я была негласным партнером.
– О нет.
– Ты хочешь, чтобы мы умоляли тебя?
– И поэтому ты пришла посидеть со мной сегодня вечером?
– Ты почти не знала нашу мать. А нам нужны деньги.
– Ну и забирай эти деньги.
Энн начала всхлипывать.
Джорджи почувствовала, что не в состоянии утешить сестру, но, что любопытно, и не хочет ее утешать.
– Я уеду утром, – сказала она.
Со всеми симптомами похмелья, которого она не заслужила, Джорджи собрала все, что хотела забрать из своей старой спальни, погрузила в грузовичок Бивера и поехала через кольца пригородов к реке у Кроули, где на минуту притормозила, чтобы поглядеть, как старик ныряет с пристани и плывет по сверкающей воде джентльменским ползком. Суда в доках яхт-клуба были похожи на сцену из воскресной картины, а их мачты были как серебряно-белые заросли.
Она вспомнила о «Миррорах» и «Мотах», на которых плавала. «Австралы», «Робертсы» и «Фары», на которых гоняли друзья отца. «Сворбрик»[15], который был у них одно время. Встречи в сумерках. То, как они пропахивали море по дороге из Роттнеста.
Когда она въехала обратно на дорогу, она окинула взглядом арки и овалы университета и подумала, были ли те два года, которые проваландалась на медицинском, саботажем, как она представляла это отцу, или настоящей неудачей, которую она втайне подозревала.
Она ехала по Маунтс-Бей-роуд и смотрела на реку между финиковыми пальмами. У старого здания пивоваренного завода протестующие аборигены, похоже, собрали пожитки и ушли обратно в свои лагеря. За поворотом гудел торговый район. В этом городе для нее ничего не оставалось. Ей не стоило возвращаться из-за границы. Она никогда больше не будет здесь жить.
Был полдень, когда она съехала с шоссе у старого фруктового киоска, и ее настроение начало улетучиваться, когда она подумала о Лютере Фоксе и обо всех своих вещах в его доме. Им не надо больше возвращаться в Уайт-Пойнт. Они могут раз в неделю делать покупки в городе и ездить на пляж короткой дорогой. И там была река. Умиротворяющая тишина. И музыка. И дом, полный книг. Ей не надо спасать его; она просто будет вместе с ним. Они будут сажать деревья, и он снова сможет выращивать арбузы. Это настоящий шанс, ведь так?
Куры выпорхнули из-под дома, когда она вышла из машины. «Мы сравним, у кого солнечные ожоги больше», – подумала она, остро ощущая свою задницу. Куры бросились к ее ногам с такой готовностью, что это ее даже удивило. Она увидела, что задняя дверь закрыта. Она на секунду задержала дыхание и подошла. Дверь была заперта. Она обошла дом кругом, и кровь стучала у нее в горле, и она поняла, что и передняя дверь заперта на засов. Еще не начав стучать или звать, она уже знала, что его нет.
На столике на веранде, в трухе, которая осталась от столпотворения москитов вокруг лампы, лежали два речных камня. Вороны с расстановкой каркали из зарослей казуарин. Джорджи эти звуки показались насмешкой. А чем еще это могло показаться?
Она подняла камень и бросила его в бахчи, а потом бросила и второй следом. Они ударились в грязь с глухим стуком. Даже скорее не со стуком, а с хлопком. Тихие насмешливые аплодисменты. Она стояла, вцепившись в перила, и какое-то время даже не плакала.