Выбрать главу

— Может быть, это? — неуверенно сказал Стогорский, показывая мне ноты «Мелодии» Глюка.

— Да, конечно, это! Обязательно это!..

И он заиграл. С первых же звуков волшебной мелодии в комнате воцарилась необычайная тишина. И совершенно другими стали у ребят глаза. Я слушал и смотрел в эти глаза. О чем они говорили? Кто-то из этих подростков, совсем еще девочек и мальчиков, потерял своих родных... У кого-то на фронте отец, и неизвестно, жив ли он... У кого-то не осталось на земле ни одной близкой души... Смогут ли они вынести ту огромную тяжесть, какую взвалила на них военная беда?.. И мне казалось, что музыка внесла в жизнь этих детей что-то совсем новое, очень светлое и очень-очень нужное им сейчас.

Мелодия окончилась. Ребята продолжали сидеть молча. Никто не шелохнулся. Теперь во многих глазах я увидел слезы... А потом они словно помолодели и даже развеселились. И Стогорскому пришлось повторить ту же музыку еще раз. Вспоминая этот вечер, он говорил мне, что никогда в жизни не играл с таким вдохновением, как тогда. Он действительно играл тогда по-настоящему вдохновенно.

А я, когда слышу теперь «Мелодию» Глюка, вижу глаза тех славных ремесленников. Как-то сложилась их жизнь?..

ПУШКИ И МУЗЫКА

В суровые первые месяцы 1942 года я провел несколько недель на Юго-Западном фронте, в районе Харькова, уже оккупированного гитлеровской армией.

Я понимал, что не смогу написать ни одной настоящей страницы музыки, посвященной событиям и людям Великой Отечественной войны, если своими глазами ничего не увижу и сам ничего не испытаю. Командировка Главного Политического Управления Армии, официально направлявшая меня на фронт для помощи армейской самодеятельности, дала мне эту возможность. Дни, проведенные на фронте, научили меня бесконечно многому...

Неизменным моим спутником, младшим по возрасту, но несравнимо старшим по фронтовому опыту, был Евгений Долматовский, к тому времени испытавший уже все опасности и превратности войны, настоящий боевой военный корреспондент, Он стремился показать мне как можно больше, сделать меня свидетелем самых различных фронтовых ситуаций, наполнить меня как можно более глубокими и острыми впечатлениями,

И усилия моего фронтового друга не были бесплодными. Нас бомбили с воздуха и обстреливали из минометов; за стенами нашей хаты рвались артиллерийские снаряды; в лощине, откуда мы разглядывали фашистов, разгуливающих по улице совсем близкой деревни, воздух был пронизан свистом пуль, летевших из той самой деревни; мы знакомились с легендарными героями, но были и свидетелями расстрела предателя; участвовали в допросе пленных и вели беседы с партизанами, только что перешедшими через фронт; мы видели много страшных страданий и страшного горя, но видели и безудержную радость бойцов — свидетелей счастливого исхода воздушного боя, Навсегда врезались в память молоденькие медсестры, в пути на «передовые» читавшие вслух «Евгения Онегина», и солдаты, списывавшие друг у друга симоновские стихи «Жди меня» и совсем рядом со смертью певшие хриплыми голосами, но нежно «Моя любимая» Матвея Блантера.

Мы много работали — помогали фронтовым любителям поэзии и музыки, непрерывно что-то сочиняли. В те дни, после встречи с партизанами, были написаны «Народные мстители», В только что отбитом у немцев селе, в хате, где у измученной горем матери и не произнесшей при нас ни одного слова ее дочери-подростка не надо было спрашивать, что перенесли они за два месяца жизни под фашистским владычеством, — у меня родился замысел оперы «В огне», перешедшей потом в «Семью Тараса». Словом, жажда творческой работы ни на минуту не покидала нас.

Однажды, ночуя «в двух шагах от переднего края», мы были разбужены доносившимися с улицы совершенно непонятными, волшебной красоты звуками. Так могла звучать неправдоподобно больших размеров музыкальная шкатулка, звуки которой, возросши во много раз, сохранили, однако, свою нежность и прозрачность. Мы выскочили на крыльцо. По улице мимо нашей хаты проходила батарея тяжелых пушек. Огромные колеса скрипели по окаменевшему на 35-градусном морозе снегу.

Евгений Долматовский написал и посвятил мне стихотворение «Музыка», оканчивающееся такими строчками:

...Видно, музыки хочется очень, Если пушки поют среди ночи!