М. Чюрленис. «Жемайтийские кресты»
Дикая, свирепая сила кроется в этом острове-чудовище. И уже нет «покоя». Это скорее напряженное ожидание, затаившаяся хитрая и беспощадная опасность, несущая страдание и гибель.
Как никто иной умел Чюрленис одухотворить образы природы, вдохнуть в них жизнь. И тогда самый скромный пейзаж наполнялся особым смыслом, заставляя зрителей размышлять над его символикой, доискиваться до глубинного содержания картины.
Чюрленис обладал уникальным даром «видеть» музыку. Его «зрительный» слух позволял воспринимать звучание любого аккорда в «цвете». Возможно, эта удивительная способность и побудила Чюрлениса к созданию так называемых «музыкальных» картин: «Сонаты Моря», «Сонаты Весны», «Фуги».
Многие ошибочно считали, что на них «нарисована» музыка Чюрлениса. Однако автор категорически отвергал такое мнение — он был сам композитором, и его сочинения вряд ли нуждались в изобразительных пояснениях-двойниках.
Нет, «Фуга» или «Соната Весны» — самостоятельные живописные произведения. Итальянское Andante из «Весенней» Сонаты обозначает не темп — медленный, но скорее настроение картины — светлое, величественное.
Оно выражено беспредельным раздольем, огромным, почти во весь лист[4], «чистым, нежным» весенним небом, простыми неброскими красками.
Словно масштабная музыкальная композиция, картина «начинается» графическими «мотивами» — силуэтами маленьких ветряных мельниц на вершинах освещаемых солнцем холмов. Их волнистые изгибы сплетают разрозненные «мотивы» в единое целое — своеобразную живописную «тему» картины — мельницу. Ее смысл — круговорот жизни, вечное обновление.
«Тема» поднимается выше, всепроникающий «мотив» заполняет весь лист. В кульминации образ мельницы-Весны воображением художника разрастается до невероятных, фантастических размеров.
Навстречу нам, опираясь на облако-холм, грузной махиной плывет огромная небесная мельница. Ее гигантские крылья мерно вращаются, заслоняя все собою. Видны «голоса», оплетающие тему «апофеоз Весне», крохотные мельницы — воспоминание о начальном «мотиве». В солнечных лучах золотистые, искрящиеся, они веселым хороводом кружат вокруг перечеркнувших небо крыльев воздушного корабля.
Но на этом Andante не заканчивается. Сказочная мельница проносится над нашими головами — лишь заметны концы крыльев, и буйным весенним вихрем влетает в следующую часть-картину Сонаты — Скерцо.
В Andante есть все музыкальные элементы: мелодия-тема, ритм, темп, гармония. Но переданы они графически, средствами рисунка, пространства, красок. Можно уловить ритм в чередовании зрительных «пространств», почувствовать темп в величавом размахе крыльев мельницы-птицы, ощутить гармоническую прелесть в изысканной цветовой палитре.
Так через сказку языком музыки, переведенным на лист или холст, Чюрленис рассказывал о простом и вечном — о Жизни.
«Всем хорошим я обязан музыке», — признался однажды Чюрленис. Его любили и взрослые, и дети. Каждому находилось доброе слово; ободряющий взгляд голубых глаз, простая, немного застенчивая улыбка. Недаром люди, которым посчастливилось общаться с Чюрленисом, говорили: «Рядом с ним нельзя было быть плохим человеком».
Обычно летние месяцы Чюрленис проводил в родных местах, в Друскининкае. Он любил сюрпризы и потому редко предупреждал домашних о приезде, всякий раз появляясь неожиданно. Тихонько пробравшись в комнату, где стоял рояль, он начинал экспромтом играть бурный марш-приветствие.
Кастукас приехал!
Навстречу выбегает мама. Она все такая же, только морщинки у глаз стали глубже, да в волосах прибавилось серебряных нитей. Оживление, суета, смех, простые и милые домашние разговоры.
Более других радуется приезду Чюрлениса детвора, младшие братья и сестры. Все знают: когда Кастукас дома, будет весело и интересно. Так и есть. На днях старший брат собирается в долину Райгардаса на этюды, а значит и они будут с ним целый день.
Ранним утром Кастукас, захватив мольберт и краски для работы, выступает в «поход». Его сопровождает шумная «свита». Каждый несет с собой узелок с провизией в дорогу — путь неблизкий.
Они входят в лес. Со всех сторон их обступает тишина, звук шагов тонет в упругом мху. Смех и разговоры смолкают. Кастукас оглядывает присмиревших ребят и довольно улыбается: хорошо, что им понятно и дорого это особое безмолвие леса.
Пришли. Перед ними открывается удивительная картина. Во все стороны, насколько хватает взгляда, стелется зеленое поле, окаймленное далеко на горизонте фиолетовой лентой леса. Как легко дышится!