Успех ленинградского дебюта укрепил Ойстраха в намерении уехать из Одессы. В 1928 году он переезжает в Москву. Начинается новый этап его жизни. Творческие принципы однако сохраняются неизменными.
Еще в середине 20-х годов некоторые из одесских музыкантов высказывали мнение о том, что Ойстраху необходимо совершенствование — желательно за рубежом. Оказавшись в столице, Давид Федорович имел все возможности для того, чтобы продолжить обучение под руководством любого из корифеев московской скрипичной школы. Но он решает по-иному. Много и углубленно работая над собой, посещая классы А. Ямпольского, Л. Цейтлина, К. Мостраса как вольнослушатель, впитывая разнообразные художественные впечатления, Ойстрах остается верен Столярскому — единственному своему профессору. Верность — таково основополагающее свойство натуры Давида Ойстраха; человека и музыканта. Верность друзьям детства, с которыми он до конца дней своих поддерживал теплые отношения, нимало не считаясь с тем, кто из них кем стал, какое занял положение в мире музыки. Верность своему артистическому долгу: с равной ответственностью относился Ойстрах к выступлениям в нашей стране и за ее рубежом, к концертам в скромном районном центре или в Большом зале Московской консерватории. Верность идеалам советского искусства, которому он отдавал весь свой талант, все свои силы, весь жар своего сердца, идеалам, которые сам он олицетворял для любителей музыки во всем мире.
М. СЕРЕБРОВСКИЙ.
СУПРУГ ГОСПОЖИ КЛАРЫ ШУМАН
Немецкий композитор-романтик Роберт Шуман (1810—1856) был одним из величайших композиторов своего времени. Его фортепианные и вокальные произведения украшают репертуар многих современных пианистов и певцов. Часто звучат шумановские симфонии, камерные сочинения. Однако при жизни композитора-новатора его творчество не сразу было понято.
Известность Шумана уступала славе его жены и друга, выдающейся пианистки Клары Вик.
Публикуемый ниже рассказ посвящен их пребыванию в России.
Когда вечером 5 февраля 1844 года Роберт и Клара Шуман переступили порог Дворянского собрания, оба застыли, как зачарованные — перед ними открылось великолепное и красочное зрелище. Огромный зал был освещен сотнями свечей. Сверкали парадные мундиры офицеров и драгоценности дам. Нетрудно было догадаться, что сегодня здесь собрался весь свет Петербурга. Царская ложа утопала в живых цветах, будто это происходило не зимой в заснеженном Петербурге, а летом или весной в каком-нибудь южном городе. Все это вместе — залитый яркими огнями зал, роскошные туалеты, цветы — сливалось в такую яркую картину, какую, как показалось в этот момент Шуманам, наверное, и в Париже невозможно было увидать. Утром, когда они были здесь на репетиции, зал не произвел такого ошеломляющего впечатления.
Еще вчера тряслись в санях, даже застряли в снегу где-то на подступах к столице. А сегодня утром они уже осматривали этот чудо-город. Ближе к полудню они нанесли визит Полине Виардо, которая гастролировала в Петербурге.
Клара исподволь поглядывала на Роберта. В дороге его не покидало дурное настроение, которое не могли развеять ни встречи с новыми людьми, ни разнообразные дорожные впечатления. В пути ему то и дело нездоровилось. Впрочем, вне зависимости от внешних обстоятельств Роберт теперь почти постоянно находился в скверном расположении духа. Правда, что когда, расположившись в гостинице, они в первый раз вышли на Невский, Роберт был очень оживлен, он шутил, громко восхищался великолепными архитектурными ансамблями и вообще был таким, каким Клара его очень редко видела в последнее время.
На репетиции они встретились с братьями Виельгорскими, о которых слышали еще в Германии. Пожалуй, тогда в первый раз за весь день по лицу Роберта пробежала тень. Это было в тот момент, когда некий русский музыкант, имени которого они не знали, представлял их Михаилу и Матвею Виельгорским.
Он высказал в адрес Клары множество комплиментов, называл «выдающейся фортепианисткой», «крупнейшим из молодых музыкантов», а когда дошла очередь до Роберта, как-то наспех, словно стесняясь, сказал: «Супруг госпожи Шуман».
Сейчас, попав в этот сверкающий огнями и роскошью зал, Роберт словно забыл об этом досадном эпизоде. Он с любопытством присматривался к публике, оживленно беседовавшей на русском и французском языках.