Впрочем, можно ли этому удивляться? Большинство произведений Шумана были весьма сложны для уха среднего меломана начала 40-х годов, привыкшего слышать в концертах парафразы и обработки на темы популярных арий из опер или легкую для восприятия и «захватывающую дух» виртуозную музыку. Даже великому Листу, пытавшемуся пропагандировать Шумана, пришлось отступить. Он с горечью признавался: «Я много раз имел такой неуспех с шумановскими пьесами и в частных домах, и в публичных концертах, что потерял кураж ставить их на свои афиши...»
Это говорил сам Лист, одно появление которого за фортепиано вызывало бурю оваций. Каково же было Кларе Шуман, чье имя не было окутано такой легендарной славой!
Как же восприняло петербургское общество первый концерт Клары Шуман?
«Превосходной игрой Клары Вик мы все восхищались, — писал после выступления пианистки известный русский музыкальный критик А. Н. Серов, — и весь Петербург говорил об ней много и долго. О Шумане почти никто из нас ничего не знал!»
Вслед за первым концертом последовали и другие. Клара получила приглашение играть в крупнейших салонах Петербурга. Почувствовав, что ее принимают достаточно тепло, пианистка старалась познакомить петербуржцев с музыкой Шумана.
«Клара Шуман, — вспоминает один из слушателей о музыкальном вечере, состоявшемся у знаменитого русского музыканта А. Ф. Львова, — играла... квинтет для фортепиано своего мужа, его же «Крейслериану» и некоторые другие пьесы. Она произвела на нас, слушателей, огромное впечатление...»
Она произвела впечатление... О музыке Шумана — ни слова. Интересно свидетельство того же очевидца о том, как вел себя на вечере сам композитор: «Шуман был по-всегдашнему угрюм и молчалив. Он очень мало разговаривал; на вопросы графов Виельгорских и самого хозяина А. Ф. Львова он лишь тихо что-то промычал в ответ... Шуман все больше сидел в углу, около фортепиано... он сидел, нагнувши голову, волосы у него свисали на лицо; выражение было сурово-задумчивое... Клара Шуман была немного поразговорчивее, отвечала за мужа».
Во время пребывания Шуманов в Петербурге исполнялись и некоторые другие произведения Шумана — например, его фортепианный квинтет, романсы, симфония, которой на концерте у Виельгорских дирижировал сам автор. Но молниеносного «открытия» Шумана, сразу же резко изменившего отношение Петербурской публики к его музыке, не состоялось.
Поздно ночью 2 апреля Шуманы сели в карету («четырехугольный ящик с двумя большими дырами вместо окон», как описала ее в своем дневнике Клара) и отправились из Петербурга в Москву, где они пробыли более месяца. Провинциальная, по сравнению со столицей, Москва отнеслась к музыке Шумана с еще меньшим вниманием, чем Петербург. В первые недели Роберт еще пытался сколотить оркестр, чтобы исполнить свою симфонию. Но вскоре, поняв, что это невозможно здесь, совсем оставил эту затею.
Неизвестно, как бы он переносил столь длительное пребывание в чужом городе, да к тому же не таком блестящем, как города Западной Европы или даже Петербург, если бы сразу же по приезде от открыл для себя здесь весьма необычную отдушину. Ею стал... московский Кремль, покоривший композитора своей красотой и всколыхнувший в нем поэтические струнки: впервые после юности он пишет стихи.
Кремль, в котором были выставлены французские пушки, невольно напомнил Шуману о кумире его молодости — Наполеоне. Из пяти сочиненных в Москве стихотворений, два посвящены походу Наполеона на Россию. Героем третьего стихотворения, написанного с большой теплотой к русской истории, стал чрезвычайно заинтересовавший Шумана «Царь-колокол», к которому Шуман направлялся каждый раз, когда попадал в Кремль. Есть в нем, в частности, и такие строки, в которых композитор в поэтической форме прекрасно выразил то, чем является для Москвы ее Кремль:
К написанию стихов в Москве Шумана подтолкнуло, видимо, два обстоятельства: вынужденное бездействие как композитора и желание выразить восхищение покорившим его своим очарованием города, его историей и достопримечательностями. Посылая одно из сочиненных в Москве стихотворений на родину, Шуман писал: «...Пока же — еще некий поэтический привет из Москвы... Это скрытая музыка, так как для сочинения у меня не было ни времени, ни покоя».
Что значит — «скрытая музыка»? Хотел ли Шуман по возращению в Германию превратить свои московские впечатления в реальную музыку? Не исключено, что так. Но тогда эти планы так и остались неосуществленными...
Так или иначе известно, что, бездействуя как музыкант и скучая по детям, Роберт Шуман, очарованный Москвой, не хотел с нею расставаться...
К концу своего пребывания в Москве он уже очень много знал о ней. Но Москва (как, впрочем, и Петербург) так фактически и не узнала Роберта Шумана.
«Во время многих недель, проведенных им в Петербурге и Москве, — писал В. В. Стасов, — Шуман остался совершенным «инкогнито» для музыкальной России. Глинка и Даргомыжский его не слыхали, ничего даже не знали о его присутствии. Кроме небольшого аристократического кружка, никто тогда не знал, что вот какой великий музыкант у нас в Петербурге в гостях...»
Это было чистейшей правдой — досадной, но вполне объяснимой. Музыка Шумана — необычная, новая по своему языку — не сразу находила понимающих, отзывчивых слушателей. Но гораздо удивительнее другое: почему сам Шуман, чуткий ко всему новому, самобытному, неутомимый борец за передовое искусство, находясь в России, не проявил никакого интереса к ее музыкальному искусству? Разве не удивительно, что он, посетив в Москве «Ивана Сусанина», остался глух к этому шедевру и его гениальному автору?!
Может быть, это объясняется тем, что во время всего пребывания в России Шуман постоянно испытывал недомогание? Тяжелая болезнь, омрачившая последние годы жизни композитора, уже тогда начала наступать на него. Депрессия, дурное настроение, вызываемое самыми различными причинами (а иногда и вообще без причин), почти не покидали его.
Но приезд его в Россию все же не прошел даром: с того момента мало-помалу музыкой Шумана начинают увлекаться русские музыканты, и постепенно она проникает в сердца русских слушателей.
Да и как могло быть иначе, когда у шумановской музыки было так много общего с русским музыкальным искусством.
«В мелодиях Шумана, — писал известный русский критик Г. Ларош, — есть какая-то богатырская удаль, какая-то глубокая и могучая грусть, которая иногда поразительно напоминает господствующий тон русской народной песни. В самой натуре его, в этой богатой лирической жизни под неблестящей, неэффектной оболочкой, в этой нелюбви к театральной позировке... — нельзя не узнать черт, которые хорошо нам знакомы из творений отечественных художников...»
Особую духовную близость питали к Шуману композиторы-кучкисты. По сути говоря, «Могучая кучка» во главе Балакиревым и Стасовым вела борьбу за те же идеалы в музыкальном творчестве, что и Шуман: они тоже отстаивали подлинное искусство, боролись против косности, рутины, против модных увлечений и влияний. Как и Шуман, некоторые русские композиторы — Кюи, а ранее Серов, пропагандировали передовую русскую музыку на двух фронтах — собственно музыкальном и литературном.
Самым же пламенным и горячим поклонником Шумана стал русский композитор, чье творчество и облик во многом напоминают автора «Крейстерианы» и «Давидсбюндлеров», — Петр Ильич Чайковский, называвший Шумана «наиболее ярким представителем современного музыкального искусства».