Я представляла, как они показывают на меня пальцем. Мама с бабушкой, пока та не умерла, напускались на таких мамаш с бранью, но такие, как насморк, – неизбежны.
Я была наглядным устрашающим пособием для всего двора.
«Сломанная ты моя», – вздыхала бабушка.
***
Мама меня очень любит. Хотя её любовь давно утонула в чувстве вины, и теперь не отличить одно от другого.
Она не уследила, и я стала такой. Это её бремя, её крест за грехи и глупость молодости.
Бабушка утешала её, как могла: «Дурёха, не брани себя, тебя и рядом тогда не было».
«Вот именно что не было», – отвечала мама.
Ребёнком я часто слышала из соседней комнаты её сдавленный вой раненой волчицы. Бабушка ругалась, что в доме не осталось ни одной чистой наволочки без следов маминой туши для ресниц.
Я ни в чём не знала отказа. Меня заваливали куклами и прочими игрушками, развивающими, специальными. Были даже пазлы для слепых: цилиндры, которые нужно было проворачивать так, чтобы собрать фигуру одного цвета. Цветов я всё равно не видела, поэтому радости игрушки мне не доставляли. Зато всегда было чем занять руки.
Они жили более насыщенной жизнью, чем я: читали, вязали, крутили и собирали. А я лишь гадала, что у них получается.
Так я изучила формы, цвета, буквы, цифры. Пальцы стали моими глазами, а книги – лучшими друзьями.
Я могла получить всё, что захочу, кроме главного – яркого и цветного мира, который – я убеждена – за годы моей слепоты не изменился. Но благодаря книгам я могла создавать мир сама.
***
Меня отдали в школу, где было много таких же, сломанных. Наконец я ничем не отличалась от других и даже приоткрыла дверь своего чулана, чтобы впустить гостей.
Но меня не оставляло чувство, что реальность разделилась надвое: настоящий мир был за пределами спецшколы и моего чулана. Мы для остального мира – второй сорт, что бы там о нас ни говорили.
Больше, чем когда мной пугали, меня задевал благоговейный шёпот при моем появлении или, того хуже, – молчание. Люди замечали меня и замолкали на долю секунды, но и её было достаточно, чтобы понять: я не такая, как они.
Но я упорно стремилась выйти из чулана в другой мир, настоящий. Если гулять, так по оживлённым улицам, если дружить, так с теми, кто видит. Получалось не слишком хорошо. Меня так и не приняли в стаю, ведь со мной слишком много возни.
Юношеские годы я переживала тяжелее всего. Лет в тринадцать меня неотступно стал преследовать вопрос: как я выгляжу?
Мама считала меня красивой, но в этом щекотливом вопросе ей веры не было.
Помню своё отражение в зеркале: слегка лопоухая девчонка с неприбранными русыми волосами и глазищами в пол-лица. Но прошло уже столько лет, и я изменилась. Ощупывала уши: всё так же торчат, но их прикрывают длинные, до пояса, волосы. Глаза так и остались большими. Нос… нос как нос. Губы мне казались слишком тонкими, но мне не с чем было сравнить.
Оставалось лишь принять себя такой, как есть, всё равно другой мне уже не стать. Со временем я поняла, что никому, в сущности, до меня дела нет, и внешность волновала меня уже не так, как страх навсегда остаться в одиночестве. Мамы не станет, а кому, кроме неё, я нужна такая, сломанная? В лучшем случае таким же, как я. И как вы себе представляете нашу совместную жизнь? Будем постоянно натыкаться друг на друга и неловко извиняться? Обхохочешься. Про дела постельные я вообще молчу. О них я узнала из любовных романов, но сразу отправила эту тему на самую дальнюю полку чулана. Глупее, чем в момент в буквальном смысле слепой страсти, выглядеть нельзя. В общем, для меня тема была закрыта.
А если серьёзно, таким, как мы, всегда был нужен кто-то третий: нянька для великовозрастных беспомощных детишек, чтобы убирать, готовить и оплачивать счета. Мама взвалила бы на себя и эту ношу: надо же, девочка нашла себе пару под стать, пусть и он живёт теперь с нами. Только такой жалости мне было не нужно, до сих пор её не выношу.
***
Прослушала запись: получилось, будто я только и делаю, что жалуюсь на судьбу. Не думай, что я жалею себя, просто иногда становится грустно от того, что не все мечты могут сбыться.
Но было и много хорошего. Например, музыка.
Ещё в начальных классах я поняла, как сложно будет устроиться в жизни. Думала, для нас существует только два пути: или творчество, или упаковывать бахилы. Конечно, я выбрала первое и не прогадала.
Ты помнишь, мама мне ни в чем не отказывала, и уговаривать её долго не пришлось. Когда я переступила порог музыкального класса, меня захлестнули яркие запахи дерева и лака, волшебная какофония неумелой ученической игры, и я поняла, что полюблю это место всем сердцем. Так и случилось.