****
Япония. Четыре месяца до олимпиады
— Не буду я носить этот жуткий лангет, Виктория Робертовна! Что я инвалидка, чтобы щеголять в колодке?!
Израильские врачи сделали все, что могли, разными словами три дня объясняли спортсменке, что ношение фиксирующего лангета между стартами обязательно, чтобы помогать восстановлению ноги. Девочка кивала, смотрела умными внимательными глазками. И даже уехала из Израиля в в фиксирующем приспособлении. И весь полет провела в нем.
А перед посадкой решительно стала расстегивать псевдо-гипс. И на любые попытки вразумить, только повторяла:
— Я не пойду мимо журналистов в этом! Все будут смотреть на меня как на больную!
И, естественно, не пошла! И оба дня скакала по Нагано, наплевав на все рекомендации врачей, в кроссовках, балетках и, безусловно, никакого лечения. Виновата ли Милка в том, что променяла главный старт на прогулки в красивых туфельках? Или это вина Виктории, которой не хватило аргументов и характера сломать ребенку минимальное удовольствие от поездки? Хоть что-то, кроме тренировок через боль и прокатов через страх новой травмы.
Момент повторного перелома по едва заживающему первому Вика знала точно. Видела своими глазами. Это был тройной тулуп с поднятыми руками. Простенький прыжок, который любой серьезный фигурист делает годам к десяти бесперебойно. И по тому как, подскочив со льда после падения, замерла на мгновение Милка, словно проверяя, можно ли двигаться дальше, а потом повела программу с улыбкой, которая осталась только на губах, было ясно, что все не так.
Спортсмены научены жить с болью, двигаться, вынимать из организма все, забывая о травмах, ради побед. Но, если знаешь человека 10 лет, разве можно обмануться? Лицо девочки говорило не просто о преодолении, а о постоянной жестокой муке, на которую сверху наклеена улыбка.
“Вообще!”— единственное, что смогла сказать Домбровская, встретив Милу за льдом. И это была не ругань, а спрятанное восхищение, хоть и с привкусом “допрыгалась”. И чуть позже: “Что с ногой?”. Весь разговор дальше был буквально ни о чем, потому что камеры пристально, вглядывались в их лица. И только на мгновение, склонясь к спортсменке так, что лицо пряталось в тени от оператора, она шепнула: “Дойдешь?” Слабость на такой высоте, которую брали они с Милкой, увы, могла стоить дорого. Судьи — тоже люди. Сегодня т показываешь, как падаешь за льдом, завтра тебе скидывают пару баллов за презентацию. Слабых не любят. Нигде и никогда. А них — особенно. Больной и искалеченный — не выходи на старт. Вышел — не показывай боли, пока не скрылся из вида судейской бригады.
Мила дошла — до КиКа, в котором дожидались оценок и улыбались обе, ненавидя каждую секунду ожидания, оттуда до подтрибунных. И, лишь уйдя из поля зрения прессы и зрителей, уцепилась за Викторию. Так они брели в раздевалку, медленно, составив из двух тел одно, которое может перемещаться.
— Леонова, бить тебя некому, а мне некогда! — ругалась тренер, чувствуя, как каждым шагом девушка виснет на ней все сильнее.
За десять шагов до раздевалки, когда адреналин окончательно выветрился из организма, Мила поняла, что это все. Идти она уже не может. Все! И через секунду почувствовала, как ее подхватывают под колени и поднимают от земли.
— Держись крепче, Леонова, нам только вдвоем завалиться не хватает, спокойно сказала Виктория Робертовна. После этих слов из глаз девушки полились слезы. Слезы боли. Слезы разочарования. Слезы страха, что теперь-то точно никаких соревнований, к которым ты шла всю жизнь. Самый главный, самый желанный вход на лед не состоится из-за какой-то кости, настолько мелкой, что ее и на МРТ не разглядеть, если специально не искать.
Она вырыдала в широкий воротник палантином и плечо Вики под ним все за оставшиеся десять шагов, но почти по инерции продолжала плакать еще минут 15 сс момента, как опустилась на скамейку, цепляясь за шею женщины.
— Ну все, моя маленькая! Все! — приговаривала тренер, поглаживая ее по плечам и тихо касаясь губами макушки. Давай снимать коньки и пойдем отдыхать. Ты же умница, ты же победительница! — как мантру нашептывала Виктория слова, чтоб унять это дрожание маленького тела в ее объятиях, — Мы завтра все выясним и решим, как быть дальше.