Под мерный гул моторов крылатой птицы, везущей молоденькую и внушительно уже обремененную новой жизнью женщину, Вика погрузилась в сон. Что ещё делать, когда впереди девять часов сидения на месте.
В набежавшем прибоем сне она шла по коридору, собираясь принять душ, почистить зубы и потом, может быть, даже сразу, завалиться спать, в руке полотенце и зубная щетка. Было какое-то приятно-приподнятое настроение. Днём они с партнером, с которым вместе укатили на поиски лучшей жизни из обнищалой России середины 90-х, под напевы очередных любящих бога, прослушали лекцию о прелести жизни, чем отработали бесплатный обед. Умеют эти сектанты убеждать, что жизнь прекрасна, улыбнулась себе Вика. Жизнь и была прекрасна. Уж точно не хуже, чем в голодноватой Москве, тут хоть морозов -30 не бывает. В 19 лет все прекрасно, что не смерть.
Ей всегда казалось, что первым погас свет, а лишь потом где-то сбоку раздался взрыв, вынесший стекла, часть перекрытий и даже стену комнаты, в которой, по счастью, не было ни ее, ни ее партнёра в тот момент.
Стекло и обрезки пластмассы секли кожу рук, спины, бедер. Это не ощущалось сном. Боль была та, из 96. Настоящая.
Темные капли крови повисают на кончиках пальцев и медленно обрываются на пол. Выхода нет. Она одна. Только боль от осколков. И тут она увидела тень, которой просто не могло быть в том далёком вечере боли и страха. “Вова!”… Тень швырнула в ее сторону конверт, из которого на лету выскользнул посадочный талон. “Исчезни!” Новый взрыв. Осколок стекла летит и врезается в позвонок, трещина в котором заросла давным-давно.
— Девушка! Девушка! Проснитесь! Это только сон! Пожалуйста, не кричите! Вас даже в соседнем салоне слышно! — лицо стюардессы стало белым от испуга, беременная пассажирка металась и стонала сначала, а потом взвыла, как раненое животное и забилась словно в конвульсиях, но не проснулась. Так и продолжала вскрикивать.
С тех пор Виктория Домбровская не спала в самолетах, чужих автомобилях, поездах и другом общественном транспорте. Свои кошмары она охраняла от постороннего внимания не менее тщательно, чем любую другую часть личной жизни. Самая таинственная персона спортивного мира, кажется, как-то так писала о ней пресса.
****
Ника Владимировна Грин, лучшая девочка этой вселенной по мнению ее матери, родилась в середине января, “макушке зимы”, как написала в ответ на электронное послание дочери из Штатов мама.
Это маленькое беззащитное создание, дороже которого отныне и впредь никого в жизни Виктории не будет, в буквальном смысле открыло ящик Пандоры в душе своей матери. Впервые пришедший после восьмилетнего молчания кошмар стал постоянным спутником ночей молодой матери.
Преломляясь и уточняясь в деталях, он был неизмнен в своей сути и реакции на него женщины. Теперь она закрывала собой малышку-дочь. Тень, швыряющая под ноги взрыв, больше не имела узнаваемых черт, но все так же несла боль и смерть, а она не успевала увернуться от летящих в ее ребенка осколков. И никогда сама не просыпалась. Ее предавало даже собственное тело, что уж говорить про людей. Все, все просыпаются от кошмаров, когда становится невыносимо страшно, а она — нет. Она ползла в крови, израненная, с ребенком на руках к выходу и просыпалась только после того, как выбиралась на улицу и пряталась за камень. Чтобы выбраться из кошмара каждый раз нужно было убегать от смерти. Успешно.
В тяжелые дни успешно не удавалось. Тогда во сне она видела, что дочь исчезает. И большего ужаса просто не могло быть.
Если бы она когда-то рассказала об этих ночных терзаниях, а ее спросили, что она из них вынесла. Единственное, что можно было бы ответить: никто не должен терять детей. Никогда.
****
Илья плавно затормозил, будто боясь, что женщина рядом очнется от воспоминаний слишком рано и слишком резко. Блюз продолжал плыть в салоне. Он положил свою ладонь на тонкую руку, нащупав уже привычный шрам на тыльной стороне запястья. Эта половина тела пострадала сильно при взрыве, почти все плечо и чуть меньше предплечье было иссечено короткими и подлиннее шрамиками разной степени толщин и глубины, а по спине рубцы заплетались в диковатый плотный узор.
Когда Ландау первый раз увидел ее тело не в полумраке ночи, не в угаре страсти, а при ярком спокойном свете безжалостного дня, единственное, что он подумал: “Я бы назвал этот кадр “Жестокость к нежности”.
Впрочем, ей он ничего не сказал. Вика своего израненного тела стеснялась. Нежности смущалась. В чужую любовь не верила, а значит — и не принимала никого из посторонних до конца. А он был посторонним. В этом смысле Илья Сергеевич не питал иллюзий. Кто с кем не спит в мире фигурного катания?! Иным крюкам и выкрюкам межличностных взаимоотношений спортсменов друг с другом, тренеров, хореографов и всей “обслуги” мог бы позавидовать паноптикум нашей эстрадной тусовки.