Маленькая женщина, Алькина мама, которая так нравилась когда-то тренеру Домбровской своей цельностью и устремленностью, готовностью помогать дочери в достижении спортивных успехов, сейчас смотрит в зеленые глаза Вики обиженно и зло:
— Виктория Робертовна, вы хотите сказать, что моя дочь психически больная? Ведь вы сами говорили, что вес для нее — критическое место! Разве она только для себя держит эту диету? Нет, скажите мне, если вам этого всего не надо, мы найдем тренера, который умеет работать на результат!
“Светлана, боже, как же у нее отчество? Ладно, неважно уже. И так все ясно!”— Домбровская внутренне машет рукой. В конце концов эта женщина — мать Али, девочка — ее ребенок. Ей виднее. Да и что правда, то правда: вес Альке набирать нельзя. Не остается у нее прыжков, когда прибывают даже не килограммы, а граммы. Кто бы мог знать еще год назад, как они будут этот вес держать зубами, руками, истериками и насилием над ребенком. Всего год назад Алька могла даже выпить бутылку газировки в выходной, а на следующий день прийти и прыгать все, что запланировано. Как много улеглось в один год боли и страха о возможном крахе мечты.
— Я вас прошу только об одном, следите, чтобы она ела хоть что-то, кроме этих добавок. Иначе прыгать ей будет просто не на чем. Для тренировки нужна энергия. Тело и так подвергается огромной нагрузке.
— Я не могу следить за ребенком, которого со всеми этими сборами и выездами на этапы почти не вижу. Дайте мне возможность ездить с вами, — это, конечно, выход, но сердце чуяло, что все может быть не так просто. Тренеры не зря не любят родителей, которым слишком нравится участвовать процессе тренировок. Редко это добром заканчивается.
Виктория тяжело вздыхает:
— Хорошо, я включу вас в ее группу. Только следите за ней, ради бога!
****
Аля смогла. Стала первой ласточкой школы Домбровской. Не прошло и десятка лет с той олимпиады, а теперь кажется, что Вика, Миша и Илья всегда стояли на вершине горы под названием “Женское фигурное катание” и взирали вниз на пасущие стада желающих попасть под их пристальное внимание овечек, мечтающих о лаврах чемпионов.
Раду родители притащили аж из Хабаровска. Цыганская кровь плескалась в темных глазах и алела на юных щеках. Послушный и красивый инструмент. Как и Алина мама, папа Рады верил, что у него чемпионка. Главное — подходящий возраст. Это много. Это важно. Если повезет, они не слишком захватят пубертат, изменения в теле. Всю ту боль, которой не смогли избежать с Алей. То, из-за чего пришлось положить саму Альку Извицкую под дамоклов меч и пришибить ей здоровье по полной.
Через несколько лет олимпийский лед увидит неподражаемую юную баядерку, лирическую, балетную, влюбленную и восхитительную, горячую, страстную Эсмеральду. Типаж зашел, образ наделся. Рада прыгала на пьедестале, взлетев туда для публики стремительно и почти из ниоткуда. Рада пришла. Аля ушла. Аля ее не простила. Аля ей не простила Милку. Милка не простила потом Раду. Длинная цепь непрощений. Рада, наверное, тоже кого-то не простила, но выяснять это Домбровская не будет. Расстались мирно.
Аля в конце концов была права. Что бы Вика ни говорила журналистам, как бы ни объясняла, внутри она знала всегда, что уходящие от нее дети по-своему правы. Их работа — это рутина и боль, боль и рутина. Каждый божий день. И каждый раз, когда кажется, что ты сделал все и даже больше, наступает новый день, когда тебе говорят, что и этого недостаточно. О такое ломаются даже взрослые. А дети, ее девочки, маленькие и худенькие, держат этот бой с бесконечным “ВЫШЕ, БЫСТРЕЕ, СИЛЬНЕЕ”.
Пока верят ей. И их предавать она не могла. Они ее могли, хотя каждый раз это было очень страшно и больно. Но они вкладывались самым бесценным в свои и ее победы: детством, наивностью, невозвратным. Именно поэтому Домбровская никогда не давала им обещаний, за которыми бы не стояла ее уверенность в том, что они выполнимы. Именно поэтому каждый раз, когда понимала, что сделанный сверх человеческих сил еще один шаг к победе удался, она сглатывала слезы, накатывающие от радости за исполнение их мечты. Именно поэтому крыла их трехэтажной площадной бранью, когда видела, что они не хотят бороться со своим “не могу”. И только одного она никогда не делала — не била. Она отлично знала, что боли в их жизни столько, что этот удар уже ничего не решит. Никакой высокой морали. Это всего лишь неэффективно.