Когда Жоан впервые посетил Канны, невиданная роскошь ослепила его. Здесь удовлетворялись любые прихоти мультимиллионеров, которым нечего терять и которые в состоянии позволить себе все что угодно. Дерзкие яхты бесстрашно плясали на бушующих синих волнах, поджидая гостей. Сверкая начищенными боками, ровными рядами стояли автомобили: «бугатти», «мерседес», «роллс-ройс»... Все вокруг пахло дорогими духами, суфле, лангустами, шампанским и деньгами. Нелегко было зараз переварить столько чудес. Жоан должен был найти отель «Карлтон», зайти с черного хода и спросить месье Филиппа, ответственного за закупку продуктов. Его поразило изобилие деликатесов и разнообразие пищи. Кухня казалась величественным бальным залом, где орудовал целый оркестр поваров с сияющими половниками и кастрюлями.
— Месье Филипп? — спросил он робко.
— Ты сын Пьера Делуара?
— Я его помощник.
— А... ты, должно быть, Жоан, верно?
— Да, сударь, Жоан Дольгут, к вашим услугам.
— Поставь хлеб вот сюда, эспаньолито[7]. — Он указал на огромный буфет с тяжелыми резными дверцами.
У Жоана глаза на лоб лезли от изумления. Заметив это, Филипп пригласил его пройти в помещение и осмотреться получше.
— Ты же, наверное, никогда такого не видел... Да, мальчик, где-то там семьи спасаются бегством, а настоящая жизнь, она здесь. Пока бедные воюют, богатые транжирят деньги. Если живешь во всем этом, забываешь сравнивать. Когда я пришел сюда, мне было столько же лет, сколько тебе сейчас, и я занимался вывозом мусора. И знаешь, я не мог заставить себя выбрасывать столько еды, блюда, к которым едва прикоснулись, у меня кишки сводило от боли... Ты должен понимать, что люди делятся на тех, кто имеет все, и тех, кто умирает от нищеты. Ничего тут не поделаешь.
Месье Филипп расплатился за хлеб и добавил несколько франков:
— Это тебе, эспаньолито.
Жоан, смущаясь, взял чаевые:
— Благодарю вас, сударь.
— Передай Пьеру, чтобы навестил меня как-нибудь. Здесь отличное вино, я угощаю.
— Обязательно передам, сударь.
Выйдя из отеля, Жоан Дольгут первым делом отправился гулять по бульвару Ла-Круазетт. На улице было прохладно, но весна уже исподволь вступала в свои права. Вдоль тротуаров расцветали азалии, мальва и маргаритки. Для него Канны были как билет в кинотеатр — бесплатный да еще в первом ряду. Волшебный город, где происходит столько интересного: на террасах сидят люди, пьют аперитив, смеются, играет музыка, а мимо проходят влюбленные пары. Здесь жили совсем по-другому, без церковных колоколов, заборов, каменных мостовых — здесь не знали нужды. Ему нравилось это место. Неизменная любовь к морю повлекла его на набережную. Первый раз в жизни он пригляделся к женщинам. Прикрываясь от солнца соломенными шляпками, они вели какие-то свои разговоры, то и дело поднося мундштуки к накрашенным губам и кокетливо выпуская дым. Под платьями прорисовывались соблазнительные изгибы, покрой подчеркивал части тела, на которые Жоан из стыдливости не решался глазеть откровенно. У себя в поселке он не видел ничего подобного, там девушки были все в прыщах и носили бантики. Когда они приходили за хлебом, он вежливо здоровался, но, в общем, держался от них на расстоянии. Он знал, хотя никто не говорил ему этого в лицо, что нескромности от него не потерпят, потому что в глазах жителей Кань-сюр-Мер он так и остался испанским племянником двух местных «сумасбродок».
Жоан хотел спуститься на берег, чтобы посмотреть на женщин поближе, но двое охранников внушительного вида преградили ему путь. Дескать, не для бедняков такое зрелище. Эти пляжи принадлежали не городу, а именитым постояльцам отелей.
Перед отъездом Жоан решил еще заглянуть в порт. У причала стояли несколько парусников и громадный океанский лайнер, по палубам которого расхаживали матросы в униформе. Ему ужасно захотелось зайцем проникнуть на корабль и вернуться на нем в Барселону, к отцу.
Положение дел у него на родине заметно ухудшалось, и вестей оттуда не приходило практически никаких.
Войска Франко прорвали оборону республиканцев, сея смерть и разорение по всей Каталонии. Новые власти преобразовывали ее в соответствии с законами нового государства, сформированного в соответствии с принципами итальянского фашизма. За несколько месяцев были распущены синдикаты, ассоциации, кооперативы, народные литературно-научные общества, прекращен выпуск газет и журналов левого толка либо каталонской направленности. Победители меняли названия улиц, запретили каталанский язык, патриотические песни, сардану[8], сносили памятники, убирали статуи... Непрерывно проводились репрессии, пытки, расстрелы верных последователей республики.
Жоан ничего этого не знал. Сейчас отец, наверное, где-то прячется, думал он... но вот где? Жоан мог вынести все что угодно, кроме молчания отца. Это была одна из причин, почему он хотел уехать из Кань-сюр-Мер.
Вернулся он поздно вечером. Пьер Делуар, Жозефина и их сын уже беспокоились, куда он запропастился. Когда Жоан в мельчайших подробностях рассказал о своей поездке в Канны, старый пекарь все понял и даже обрадовался, что у мальчишки будет хоть какой-то просвет в жизни.
За месяц, в течение которого он каждый день возил хлеб в отель «Карлтон», Жоан Дольгут подружился с месье Филиппом.
— Эспаньолито, — он всегда называл его так, — а знаешь, ведь меня на самом деле зовут Фелипе. Да-да, я такой же испанец, как и ты, парень. Просто вся моя жизнь прошла здесь...
— Месье Филипп... А у вас есть родные в Испании?
— Эх, сынок! О том, что осталось позади, лучше не вспоминать. Я-то сбежал по собственному почину, тогда никто из страны не уезжал. Я бредил Францией. И только здесь понял, что мечты никогда не становятся явью. Какими мы родились, такими и живем, ты можешь сменить страну, но не сословие. Я полюбил бедную француженку, женился на ней и с тех пор живу как бедный француз. Она стирает простыни, запачканные богачами, я кручусь в кишках отеля, кормлю людей, никогда не знавших голода... А по ночам, закрывая глаза, мы видим сны о лучшей жизни. И так изо дня вдень.
— Месье... место официанта, о котором вы упоминали на днях...
— Ах это... вот-вот освободится. Я, конечно, не хочу обижать моего друга Пьера, но ты вправе желать для себя большего, мальчик. Завтра оденься и причешись как следует да приходи. Представлю тебя метрдотелю. Если понравишься ему, возьмет не раздумывая. Так что скрести пальцы.
На прощание Филипп ласково похлопал Жоана по щеке, и юноша оседлал свой мотоцикл, одновременно и окрыленный надеждой, и погрустневший. Если он получит эту работу, ему придется расстаться со своим другом Пьером и его семьей... если только они не захотят предоставлять ему жилье, за которое он будет платить из собственного кармана. По крайней мере, от тетушек он съедет немедленно. Пока поживет еще в Кань-сюр-Мер, но как-нибудь потом, возможно, найдет способ перебраться в Канны насовсем. Всю дорогу он предавался мечтам о новой жизни, рисовал себе сказочные замки в вечернем воздухе. Вдруг в Каннах появится шанс снова прикоснуться к клавишам рояля? И уж точно он скопит денег, чтобы поехать в Прад. Из Канн рукой подать до границы, и, кто знает, может, в один прекрасный день он поднимется на корабль, сыграет, качаясь на волнах, и его музыка полетит над океаном... В Каннах он научится расшифровывать знаки, которые посылает людям судьба, услышит произведения всех композиторов на свете. В Каннах он узнает что-то еще, кроме выпечки хлеба и мытья полов... и, быть может, даже поймет, как получать от жизни удовольствие.
По прибытии в Кань-сюр-Мер Жоан Дольгут уже успел совершить путешествие во времени и чувствовал себя больше официантом, чем развозчиком хлеба. На окраине поселка он собрал букетик полевых цветов для мадам Жозефины. У него еще вся ночь была впереди на подготовку к завтрашнему дню.
А в доме теток его ждало письмо от отца. Обезумев от радости, он бросился читать, жадно впитывая каждое слово. Отец рассказывал о соседях, о девочках Барселонеты, о всяких пустяках, а также о том, как он устает на работе и как скучает по нему. Передавал приветы и благодарности своим родственницам. О войне почти не упоминал. Жоан перечитал письмо несколько раз, пока наконец не заметил, что оно было отослано два года назад и по каким-то неизвестным причинам только сейчас дошло по назначению.