Инспектор Ульяда заметил его, заходя в церковь, но не подал виду, что узнал. Хотя, по правде сказать, один вид Андреу вызвал у инспектора тошноту. Он уже воспринимал горе Авроры как свое собственное, готов был поддержать эту женщину во всем и восхищался ее необычным поступком. За последние дни, проведенные в неустанных думах о покойных, он настолько проникся ситуацией, что ему хотелось сесть в первых рядах, с их родственниками. Однако инспектор ненавязчиво держался поодаль и заодно воспользовался случаем, чтобы понаблюдать за поведением Андреу.
Ульяда еще не сообщил Авроре Вильямари, что ему удалось почерпнуть из отчета судмедэкспертов, который он прочел утром. Пока что он решил сохранить эти сведения при себе, так как намеревался самостоятельно прояснить кое-какие детали.
Дни шли своим чередом. Аврора находила утешение в музыке и на кладбище. Каждую среду после уроков она поднималась пешком на гору Монжуик с букетом белых лилий, чтобы украсить могилу. Начищая до блеска черный мрамор надгробной плиты, она мысленно разговаривала с матерью.
Захоронение на участке, с которого открывается изумительный вид на Средиземное море, стоило очень дорого, но Аврора все же добилась своего. И именно здесь, любуясь лазурными волнами, в один прекрасный день она приняла твердое решение как следует разобраться в истории этой любви. Ей необходимо было знать, кто такой был этот Жоан Дольгут и почему мать никогда о нем не упоминала.
Начала она с того, что вернулась на квартиру матери.
Со дня ее смерти Аврора впервые нашла в себе силы войти в пустой дом, населенный призраками прошлого. Тут же обитали и воспоминания ее детства, которые прежде, при жизни Соледад, не давали о себе знать, но теперь потихоньку просыпались.
Не сверкала больше плитка в коридоре, которую она помогала матери натирать воском, скользя по полу в одних носочках и воображая себя фигуристкой на льду. Молчал старый рояль «Стейнвей», присланный дедушкой на корабле из далекой Колумбии в подарок на ее первое причастие. Несмотря на все усилия многочисленных настройщиков, инструмент будто онемел с тех самых пор, как Аврора рассталась с ним в день своей свадьбы, — в крошечном жилище новобрачных просто не хватило бы для него места. В его мертвых клавишах, как мошки в янтаре, застыли ее веселые детские упражнения и успехи. Из ванной доносились, по милости ее услужливой памяти, песенки, которые они во время мытья распевали с матерью. Аромат кукурузных лепешек с сыром и какао — неизменный завтрак по традиции колумбийских предков. Серьезная сосредоточенность отца, вечно сидящего за письменным столом и сочиняющего письма родственникам, которые он никогда не отсылал. Домашние задания и страх перед монахинями из пансиона в Беллависта. Все это никуда не делось и поджидало Аврору с распростертыми объятиями.
Первым делом Аврора подергала дверцу секретера, который безуспешно пыталась взломать в прошлый раз, и та легко поддалась. Она могла поручиться, что прежде замок был заперт, — сама же с ним сражалась!
Ничего не понимая, она принялась изучать содержимое. Дряхлый шкафчик оказался полон бумаг, разложенных в алфавитном и хронологическом порядке.
В одной стопке обнаружились письма дедушки Бенхамина, выведенные его аккуратным каллиграфическим почерком. А также генеалогическое древо семьи Урданета Мальярино и фотографии фабрики. Дедушка в безупречном костюме и шляпе в окружении работников и работниц — на всех лицах застыло подобающее случаю торжественное выражение. А позади — вывеска огромными буквами: «Мыловаренный завод и воскобойня Урданета». Наконец-то она видит все это!
Нашла Аврора и дедушкины дневники с описаниями увеселительных путешествий его молодости, сухопутных и морских. И пожелтевшую от времени первую полосу газеты «Время» с известием об убийстве Хорхе Эльесера Гайтана[3], и множество газетных статей, повествующих о неспокойной жизни Боготы в ту эпоху.
Очки прабабушки, шкатулка с миниатюрными четками из рубинов и изумрудов, сборник рассказов Рафаэля Помбо и старый-престарый кусок древесной коры, на котором кто-то ножом вырезал сердечко с инициалами «Ж» и «С» внутри. Интересно, задумалась Аврора, ведь это могут быть как имена ее родителей, Жауме и Соледад, так и имена матери и покойного Дольгута — Жоан и Соледад.
Опустошая каждый ящичек, каждый потайной уголок, она раскладывала на кровати найденные предметы. В одном бумажном свертке оказалась коса из черных как ночь волос, перевязанная голубой лентой. В полиэтиленовом пакете — летнее девичье платье в цветочек, приталенное, с широкой юбкой, почти совсем новое. Внимание Авроры привлекла коробочка, обтянутая красным бархатом, все из того же пакета. В коробочке лежало колечко — точнее, самоделка из ржавой латунной проволоки, — фотография, к сожалению, совершенно выцветшая, на которой можно было различить только мужские и женские туфли, и дышащий на ладан негатив.
Столько лет давно прожитой жизни, разбросанных по покрывалу... Аврора раньше ничего этого не видела. Десятки осколков прошлого, и каждый рассказывает свою безмолвную повесть. Если бы не они, что помешало бы сказать, будто ее матери вовсе и не было на свете? «Мы будем жить только в том, что останется после нас», — подумала она, ласково гладя изящное самодельное колечко в красной коробочке.
Вытащив все оставшиеся вещи, Аврора окончательно убедилась: того, что она искала, здесь нет.
Соледад Урданета действительно жила на свете. Она была единственной дочерью Бенхамина Урданета Лосано и Соледад Мальярино Ольгуин, коренных уроженцев Боготы и набожных католиков. С самого рождения она напоминала отца пламенным взглядом и добрым нравом. Как только прошло первое разочарование от того, что его достойная жизнь не увенчалась первенцем мужского пола, Бенхамин полюбил дочку до безумия. Солита была светом его очей: с колыбели ее окружили любовью, лелеяли и воспитывали как будущую знатную даму, украшение высшего общества Боготы.
Первые годы ее жизни протекали под опекой матери и заботливых нянек. Затем лучшая гувернантка города обучала ее подобающему поведению и хорошим манерам, правильному произношению, музыке и пению, шитью и вышиванию, классическим танцам и современной ритмике, английскому и французскому языку.
По достижении сознательного возраста в течение семи нескончаемых лет мать заставляла ее каждое воскресенье облачаться в одежды Святой Девы Лурдес и в таком виде идти на полуденную мессу — во исполнение обета. Когда ей еще не исполнилось и двух месяцев, в Боготе разразилась эпидемия коклюша, и Солита заразилась. Ее мать, чье благочестие доходило порой до исступления, в отчаянной надежде спасти ребенка обратилась к святой чудотворице и обещала ей, что если девочка выживет, то в благодарность со дня первого причастия будет еженедельно носить ее одежды. Не считая этого воскресного обета, ради которого приходилось обряжаться людям на смех, детство Соледад Урданеты было счастливым.
Она жила в великолепном доме, выкрашенном в ярко-синий цвет. Отец выбрал для его постройки район Чапинеро, на севере Боготы, где находились поместья самых знатных и богатых горожан. Там, посреди огромного двора, в тени эвкалиптов и в окружении розовых кустов, над которыми щебетали райские птицы, он установил для развлечения дочери ветряную мельницу на крепкой стальной основе. Соледад пришла в восхищение, увидев такую однажды во время летнего путешествия. Вращаясь, мельница день и ночь источала всевозможные ароматы, наполняя воздух изысканным благоуханием.
Еду Соледад подавали в дорогой посуде, на тонких скатертях, привезенных из Италии. Швейцарская кисея и атласные ленты украшали ее платья. Спала она на литой бронзовой кровати с балдахином как у настоящей принцессы. Было у нее и трюмо, облицованное перламутром, и большое зеркало, украшенное хрустальными розами. В нем каждый божий день отражался нежный овал лилейно-белого личика, обрамленного каскадом волос цвета воронова крыла, ниспадающих до пояса. Вечерами няня долго и тщательно расчесывала их серебряной щеткой, пока девочка повторяла домашние задания на следующий день. Глаза ее, словно два благородных оникса, сияли теплым глубинным светом. Соледад понимала, что красива, но с детства была не приучена зазнаваться.