Мы разложили вещи, и сразу пошли на улицу, гулять. Купили багеты и расхаживали по улицам, как ни в чем не бывало. Рассматривали людей и их культуру. Их дома, их кафе, да все. Нам было интересно наблюдать за тем, что отличается от нас. Позже зашли в кафе, которое находилось напротив башни, и заказали их фирменные круассаны. И что я могу вам сказать? Это было потрясающе вкусно. Париж славится круассанами и багетами. Мы все попробовали и остались довольны.
Ближе к вечеру направились ближе к Эйфелевой башне. Когда мы подошли к ее подножью, у нас захватило дух. Пока мы фотогравировались вокруг нее, уже стало темно, и она загорелась огоньками цвета солнца. И я решил, что настал момент сказать очевидную истину. Но все никак не решался.
Я взял Лану за руку и заглянул в глаза.
— Лана, помнишь около кабинета отца, я тебе хотел сказать кое-что. — и потупил взгляд.
— Да, помню.
Я поднял свой взгляд и уставился на нее во все глаза.
— Лана, ты самая замечательная девушка, которая только может быть. Ты веселая, красивая, мудрая, умная, ты солнце, которое дарит мне свет. Что стоят только твои глаза, они восхитительны. Я тебя люблю… — сказал я и поцеловал ее, так страстно и одновременно нежно, как только мог.
У нее лицо было растерянное и радостное одновременно.
Она набрала в грудь воздуха и начала:
— Влад, ты самый классный парень, которого я когда-либо встречала. Ты красивый, достаточно умный, — усмехнулась она, а я лишь насмешливо закатил глаза. — Ты мне сразу понравился, просто я отрицала это. Каждый день, проведенный с тобой, вызывает кучу разных эмоций. Я тебя тоже люблю и ценю, — сказала Лана и поцеловала меня.
Вот мы и стояли, обнявшись около Эйфелевой башни, и целовались. Париж — город любви.
Когда мы вернулись домой и улеглись спать. Я еще долго не мог уснуть. Так как думал над словами Ланы и над своими. Я впервые признался человеку в любви и меня не отвергли, а приняли мои слова искренно. Мне всегда девчонки, фанатки признавались в любви, но это были не искренни слова, они шли не от сердца. Да и не возможно влюбится в человека, с которым никак не контактировал, это уже называется одержимость.
Я стоял около окна и наблюдал за ночным городам, когда сзади Лана спокойно посапывала. Все-таки мне с ней повезло. И даже очень.
Солнце светило прямо в глаза, а это означало, что уже утро. Рукой я не нащупал своей принцессы и разлепил глаза. Никого в комнате не было кроме меня и прекрасного вида из окна.
Я поднялся и поплелся на кухню. Там уже вовсю готовила Лана. По запаху можно было определить, что это блины.
— Доброе утро! — поприветствовала она меня и, чмокнув в нос, побежала обратно к плите.
Я сонный уселся на стул и стал засыпать опять. Меня толкнули в плечо, я чуть не упал со стула.
— Ты чего? — спросил я.
— Не спи! Уже утро, пора вставать, — сказала Лана и уселась за стол, поедать завтрак, который уже лежал у меня в тарелке.
— Родители уже знают, что мы здесь? — вдруг спросила она.
— Думаю что да. Хоть с отцом я и не связывался, но с помощью его связей, он уже давно в курсе, где мы.
— Мне вот мама звонила, но я не поднимала трубку. Не хочу слышать даже ее голос, — сказала грустно Лана.
— Все наладится. Вот увидишь, — подбодрил ее я и погладил по щеке.
Лана чуть помедлила, но все же спросила:
— Так, а что у тебя был за план?
— Какой план?
— Тот, о котором ты хотел мне рассказать еще в самолете.
— А ты об этом… — я замялся. — Слушай, я понимаю, что денег у нас завались, их хватит на долгое время. Но я не могу жить и ни чем не заниматься. Я хочу активную жизнь.
— Так и я тоже. Я хочу продолжить учиться, это раз. А еще и работать где-нибудь, если не ради денег, то себе в удовольствие, это два.
Лана меня поддержала в идее. Значит, ей понравится и следующее мое предложение.
— Лана, у меня суперская идея. Мы создадим новую группу. Где мы будем вдвоем. Ты всегда хотела петь, а я не хочу бросать. Вот возьмем двух зайцев за шиворот. И деньги будут прибавляться, и будет чем заняться, — сказал я и уставился в ее глаза.
Она немного помолчала, а потом улыбка озарила ее лицо.
— Я только за. Но как мы все сделаем без продюссеров и режиссеров, и всех рабочих, когда здесь мы никого не знаем?