— Да, — кивнула Присцилла и села на край кровати. Мягкие складки светлого пеньюара соблазнительно окутали ее тело. Сколько раз Август снимал этот пеньюар, сколько раз оплачивал ее ночи… — Да, он заплатил мне. Достаточно, чтобы я никогда больше не знала нужды и не продавала себя.
Август закрыл дверь. Повернул пуговку замка. Все, теперь им никто не помешает. Должно быть, в его лице появилось что-то, от чего Присцилла попятилась и неожиданно севшим голосом пообещала:
— Буду кричать. У госпожи Аверн есть охрана.
Август усмехнулся. Если бы он действительно хотел расправиться с Присциллой, то ему хватило бы нескольких секунд. Она не успела бы закричать и не поняла, что умирает. Соблазн вытащить из кармана скальпель на мгновение сделался настолько густым и тяжелым, что Август прикрыл глаза.
Нет. Все это морок и безумие. Он врач, а не убийца.
— Тебя ведь учили музыке? — спросил Август, стараясь говорить мягко и спокойно, и кивнул в сторону рояля. — Меня учили, но я уже все забыл.
Присцилла кивнула, не сводя с Августа испуганного взгляда.
— Да, учили. Госпожа Сансан Эвели, говорят, она до сих пор преподает.
Август улыбнулся и протянул ей свернутые в трубку ноты. Присцилла поднялась с кровати и медленно и осторожно, словно думала, что в нотах скрыта бомба, взяла их — Август ободряюще дотронулся до ее руки и попросил:
— Сыграй мне, пожалуйста.
Присцилла кивнула — Августу показалось, что она вздохнула с облегчением. Села за рояль, старательно разгладила ноты и прочла — выразительно, как школьница, водя пальцем по желтому нотному листу:
— Lavie essa jora que joran recata una mort… Как это переводится, Август?
Он устало прикрыл глаза и увидел поезд, который увозил Эрику на юг. Они оба проиграли, они остались в живых, и все было очень жестоко и очень правильно.
— Любовь это игра, в которой победителю достается лишь смерть, — перевел Август со старохаомийского. — Сыграй мне, Прис. Просто сыграй, больше мне ничего от тебя не нужно.
Присцилла кивнула и опустила пальцы на клавиши.
Эпилог
— А я говорю, что посватаюсь!
Атанатиус расхохотался так, что едва не свалился с широкого парапета, что охватывал набережную, как толстый гранитный пояс. Его приятель Вильн нахмурился и надулся настолько, что даже утратил интерес к разложенному на салфетке завтраку.
— Ты? — уточнил Атанатиус, держась за бока. — Ты посватаешься к Эмме? Да папаша Угрюм тебе все кости пересчитает и в задницу засунет, чтоб башка не шаталась. Ну ты дал!
Август, который сидел на парапете в приличном отдалении от своих санитаров, угрюмо усмехнулся и посмотрел вниз. По реке шли последние льдины, в Эверфорт пришла весна — ворвалась в сонный город солнечным светом и передовыми отрядами копейщиков-нарциссов, что подняли свои острые ростки по всем клумбам города. Теплый ветер ласково ерошил волосы, и чей-то далекий, почти неразличимый голос повторял: весна, весна! Апрель!
Он пытался убедить себя в том, что пора все забыть. Ноктюрн, который Эрика посвятила Августу, давно отзвучал — он положил ноты в шкаф, на самую высокую полку, и лишь изредка дотрагивался до них, пытаясь убедиться, что все, случившееся этой зимой, было настоящим.
Было. Прошло. Газеты писали о том, что великий Штольц закончил гастроли в Севенийских эмиратах и остался там на отдых — солнце, минеральные воды и удивительная южная природа обязательно вдохновят его на новые произведения. Газеты, разумеется, не упоминали про Моро, но Август знал, что джиннус верно сторожит свое сокровище.
— Доктор Вернон, а доктор Вернон!
Август покосился на Атанатиуса, который до сих пор хохотал над матримониальными планами приятеля, и хмуро спросил:
— Ну чего тебе?
— Как думаете, доктор, Угрюмова Эмма пойдет замуж за этого дурошлепа?
Вильт совершенно не обиделся на такое именование и с нетерпением уставился на Августа. Тот пожал плечами.
— Я-то откуда знаю? Пусть сватается, если хочет.
Атанатиус махнул рукой — дескать, от доктора никакого проку. Сидел всю зиму с хмурой рожей, и весна его не радует. Ну и пусть себе дальше сидит.
Пару раз Август заходил в церковь, но так и не сел в исповедальную кабинку. Ему очень хотелось рассказать обо всем хоть кому-нибудь — и в то же время он хотел молчать, словно сказанные слова могли уничтожить что-то очень хрупкое и важное, то, что таилось теперь в самой глубине его души. И Август выходил из храма, быстрым шагом пересекал площадь и оказывался в кабачке Биструма, где рекой лилась фирменная биструмова сливовица, и никто не лез с расспросами — Август напивался до стеклянного состояния, и Атанатиус с товарищами нес его в экипаж до дома.