— Вот, доктор Вернон, как вы и просили, все нашла, — женщина посмотрела на Эрику и расплылась в улыбке. — Здравствуйте, господин Штольц! Великая честь для нас ваш приезд, великая честь!
Эрика смущенно улыбнулась. Она так и не могла привыкнуть к тому, что ее узнают, приветствуют с таким теплом и любовью, уважают. Будь на ее месте человек потщеславнее, он непременно радовался бы и гордился — но Эрике иногда становилось стыдно, словно она занимала чужое место.
Возможно, все дело было в том, что родные никогда не ценили ее по достоинству. Она вынуждена была извиняться и оправдываться: вот, села за рояль вместо вышивания и урока танцев, я ненадолго, я немножко… Некстати вспомнился отец, который однажды бросил: хватит брякать, из тебя все равно не выйдет толку. Ты не мужчина, ты не добьешься в этом успеха.
В итоге Эрике пришлось надеть маску, чтобы получить уважение и признание.
— Присаживайтесь, — доктор Вернон отнес папку за дальний столик, опустился на стул и добавил: — Я не уверен, хотел с вами посоветоваться.
Эрика села, взглянула на газетный лист, и ее обдало холодом — настолько густым и пронизывающим, что какое-то время она не могла дышать. Доктор Вернон не сводил с нее пристального взгляда, и внутренний голос с интонациями Моро сообщил, что Эрике стоит лучше держать себя в руках.
«Зверское убийство семьи! — орал заголовок. — В городе новый маниак?»
На дагерротипическом снимке Эрика увидела гостиную родительского дома и то, что осталось от ее родителей. «Ежедневное зеркало» любило жареные кадры. Эрика медленно отодвинула папку и откинулась на спинку стула, пытаясь справиться с теми чувствами, что сейчас накрывали ее с неотвратимой жестокостью. Что-то остро зацарапалось в груди. Она старалась держаться спокойно, но к щекам приливал предательский румянец, а глаза жгло.
Эрика могла быть равнодушной и безмятежной в анатомическом театре или мертвецкой при монастыре — но снимок изувеченных родных и оскверненного дома потряс ее так глубоко, что она сама этому испугалась.
Да, доктор Вернон не зря говорил, что он дрянь. Похоже, он действительно стал тем, кем себя считал.
— И зачем? — спросила Эрика, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Доктор Вернон вдруг нахмурился, словно что-то понял, и спросил:
— Цветы. Вы обратили внимание на цветы?
Эрика покосилась на него так, словно доктор был умалишенным.
— У нас в доме было много цветов, если вы об этом. Мать любила цветы, — сухо ответила она. Острые коготки по-прежнему скребли в груди.
— Посмотрите, — Вернон вновь придвинул к Эрике папку и ткнул пальцем в снимок: — Что у него во рту?
Эрика смогла пересилить себя и взглянуть на снимок. Ни в те дни, ни после она не читала газет, которые с каким-то изощренным сладострастием описывали смерть ее родителей — Эрике казалось, что так она сможет как-то отстраниться от их убийства. Иногда ей думалось, что они живы, просто куда-то уехали — мало ли мест на белом свете, где может поселиться благородная семья?
Так было легче.
— Цветок, — прошептала она, глядя на голову отца, отделенную от тела. — Это цветок.
Должно быть, полиция решила, что цветок попал туда случайно — в доме было много ваз с розами, и Эрика помнила маслянистый сладковатый аромат, который всегда плавал по комнатам. «Убийца учинил в доме форменный разгром», — прочла она и едва слышно сказала:
— Вы думаете, это тот же убийца?
Вернон наконец-то сжалился над ней, закрыл папку и унес ее на стол архивариуса — дама покосилась в сторону Эрики, правильно оценила выражение ее лица и, одарив доктора сердитым взглядом, поспешила к их столу с бокалом воды и каплями в маленьком темном пузырьке.
— Вам плохо, господин Штольц? Вот, выпейте, сейчас полегчает, сейчас.
Эрика послушно выпила пахнувшую мятой воду — одним глотком, как стопку водки, и когти медленно разжались. Когда архивариус отошла с гордым осознанием выполненного долга, то Эрика сказала:
— Это не может быть один убийца. Что общего у моих родителей и Лавин Подснежника? Ничего.
Доктор Вернон кивнул. Вид у него был несколько сконфуженным.
— Способ убийства совсем другой, это так, — сказал он и спросил: — Вы не видели тел? Не читали газет?
Эрике сделалось стыдно.
— Их хоронили в закрытых гробах, — нехотя ответила она. Тогда ей было просто страшно — и Эрика не смогла преодолеть себя и заглянуть в мертвые лица.
Некоторое время анатом задумчиво смотрел в окно — отсюда открывался замечательный вид, и зимний Эверфорт был похож на страницу в книге сказок.