Он не договорил — отвернулся, вынул из кармана носовой платок и прижал к лицу.
— Ялмалка! — хором прокричали близнецы. — Мы летом ездили на ялмалку! Папа нас катал на калусели!
«Значит, музыка заставляет нас вспоминать самые лучшие и светлые моменты жизни», — подумал Август и в очередной раз отметил, что у него все не так, как у людей. Если музыка начала звучать еще в тот момент, когда он был в борделе, то за это время у него не пробудилось ни одного хорошего воспоминания. Девица в очках, которая по-прежнему льнула к Штольцу, вдруг разрыдалась и уткнулась лицом ему в плечо.
— Ах, нет! — разобрал Август сквозь рыдания. — Нет-нет, не спрашивайте меня ни о чем!
— Странно, — нахмурился Штольц и, посмотрев на Августа, объяснил: — Я изучал природу магии в монастыре, но ни о чем похожем даже не слышал. Явление, которое воскрешает лучшие воспоминания… Удивительно.
Он хотел было сказать еще что-то, но в этот момент над кондитерской открылось окно, и взлохмаченный паренек в белом фартуке высунулся на улицу и прокричал:
— Господин Готье! Господин Готье! Скорее сюда, артефакт не пашет!
— Ах ты ж, Господи! — кондитер, который до этого встревоженно обсуждал с соседями огненный столб, хлопнул себя по выдающемуся пузу и бросился в кондитерскую. Штольц посмотрел ему вслед, вынул из кармана серебряную пластинку, исписанную рунами, и, взвесив ее на ладони, произнес:
— Совершенно верно. Не работает.
Тут Моро удивил Августа уже невесть какой по счету раз за этот вечер — подхватив Штольца под руку, он почти волоком потащил его в сторону дома, и через несколько секунд они скрылись за дверями. Август оторопело посмотрел им вслед.
Послышался хлопок, и огненный столб исчез. На город рухнул поздний вечер, и какое-то время Август растерянно моргал, как сова, которую разбудили средь бела дня. Горожане оторопело смотрели друг на друга, и только близнецы, говорившие про ярмарку и карусель, с веселым гиканьем бросились в сторону сада — играть в снежки. Няня подхватила юбки и побежала за ними: вынимать из сугробов и волочь домой.
— Получается, теперь артефакты не работают? — озадаченно спросил банкир. Его лицо заострилось, утратило слезливую мягкость — момент душевного тепла и нежности ушел вместе с огненным дымом на Малой Лесной. — Это явление их, как бы это точнее выразиться, отключило?
— Это везде так? — нахмурился Мавгалли. — По всему миру или только у нас?
Август не ответил — он смотрел туда, где на темной громаде дома Штольца вспыхнул свет в трех окнах. Что случилось, почему этот Моро практически утащил Штольца с улицы? Августу было не по себе. Он чувствовал, что стоит на краю какой-то опасной тайны и заглядывает в нее, словно в пропасть.
Вечер продолжился у бургомистра, который собрал экстренное заседание в ратуше. Заседавших было немного — сам Говард в простом домашнем сюртуке, отделение полиции в полном составе, трое городских врачей, которые смотрели в сторону Августа с нескрываемым презрением, и банкир Шант в качестве уважаемого свидетеля. Говард угрюмо ходил взад-вперед по кабинету, слушал, и вертикальная морщина, прочертившая его лоб, становилась все глубже и глубже. Августу даже стало жаль его. Говард относился к городу и горожанам как к собственным детям, и сейчас выглядел, как отец, у которого любимый ребенок подхватил неведомую хворь.
— Ну артефакты-то заработали, — сказал он после рассказа Мавгалли о том, что случилось на Малой Лесной. — Что это было, как полагаете?
Должно быть, сейчас он очень жалел о том, что позволил-таки закрыть отделение инквизиции. Рассуждать об артефактах с местной полицией было почти то же самое, что беседовать со свиньей о балете.
— Неизученное природное явление, — буркнул Август. — Хорошо, хоть сейчас все вроде бы в порядке.
Уважаемые доктора одарили его выразительными взглядами и дружно отвернулись. Они не считали ссыльного бунтаря своей ровней и не скрывали этого. Портреты прежних хозяев города смотрели на Августа со стен с той угрюмостью, которая свойственна лишь классической живописи. «Все против меня», — подумал Август и мысленно скорчил рожу одному из портретов, тому, чей парик украшало немыслимое количество завитушек.
Говард вздохнул и устало провел ладонью по лбу.
— Неделька та еще выдалась, — сказал он. — То убийство, то теперь еще и явление. Ладно, сделаем так. На неделю объявляю полный карантин. Из города никому не выезжать, а въезжать к нам и так слава богу не торопятся. Господа медикусы, на вас контроль за здоровьем горожан. Отслеживайте все жалобы, даже мельчайшие. Господа полицейские, доктор Вернон — смотрите за поведением артефактов, если уж ездили на курсы. А в остальном живем спокойно, будто ничего не случилось. Бог даст, и обойдется.