Теперь кругом было море. Бескрайнее, угрюмое, под низко нависшим свинцовым небом, оно дрожало и двигалось, оно жило, и Август, которого невидимая властная сила подняла почти к тяжелым брюхам туч, вдруг увидел белые соринки на воде — корабли. Одни из соринок вдруг выплюнули струйки белого пара, и внизу появился крошечный огненный светлячок, и вскоре за ним запылал второй, третий…
Августу казалось, что он слышит крики. Он чувствовал запах горящих кораблей и человеческой плоти, слышал рев ядер, а потом вдруг потерял опору и, оглушенный, выбитый из жизни, рухнул в воду и пошел ко дну.
«Левенфосс, — подумал Август. Падение ему привиделось — он по-прежнему парил в облаках и беспомощно наблюдал за тем, как расстреливают мятежные корабли. — Как я только не утонул там…»
— Ты уверен, что хочешь взять эту ношу? — спросил уже знакомый голос, не мужской и не женский. Август отстраненно подумал, что на самом деле сейчас наверняка валяется на белом полу в лампе Моро, а не летит над волнами своего прошлого. Стоит присмотреться получше, и можно будет увидеть крошечную точку в воде — контуженного человека, который и сам не понимал, как продолжал цепляться за какую-то деревяшку.
Тогда кругом была вода, и Август барахтался в ней, не слыша рева пушек и криков, и волны рядом с ним были красными от его крови. Потом его выловят и отвезут сначала в госпиталь, а на следующий день в тюрьму. Потом будет суд и утренняя встреча с полковником Геваррой.
Все было впереди.
— Ты думаешь, что слишком тяжел для меня? — спросил Август. Вот еще один светлячок вспыхнул среди свинцовых волн, еще один корабль загорелся. Августу показалось, что он слышит торжествующий смех победителей. Где-то далеко Геварра надевал свои перчатки, готовясь идти рядом с казнимым и скалиться, словно бешеный зверь, когда капли чужой крови долетят до его лица.
Он еще не знал о том, что благородная семья обнищавших Штольцев хранит величайшее сокровище в мире. Он еще не собирался делать щедрое предложение отцу Эрики.
— Ты хочешь отомстить или спасти Эрику? — поинтересовался Энтабет, и Августа повлекло в сторону, прочь от моря. Мелькнули тучи, проглянуло солнце, и все кругом залил свет. Август не видел Эрику и Моро, но чувствовал, что они рядом, и что Эрика держит его за руку.
— Я хочу, чтобы этой дряни больше не было, — ответил Август и вдруг почувствовал, что те двери, которые он совсем недавно представил перед собой, думая о своей жизни, начинают медленно закрываться. — Я хочу, чтобы больше не было убийств. А отомстить и спасти — да, тоже хочу. И не меньше. Я ответил на твой вопрос?
Какое-то время было тихо. Августу подумалось, что, должно быть, никто за всю историю не отдавал Первый артефакт по доброй воле.
Ему вдруг стало ясно, что это навсегда. Он будет хранить ту вещь, которая была создана Господом и до сих пор помнит тепло его рук. Августу сделалось не по себе: он понял, насколько высока и страшна эта честь.
И он точно знал, что готов принять ее и нести до конца.
— Да, — услышал он и почувствовал тепло, которое разлилось в его груди. — Ты ответил. Знаешь, это и есть высшая любовь. Хотя тебя это пока еще смешит.
Свет исчез. Август увидел, что стоит на пороге своего столичного дома — кругом была свежая цветущая весна, и яблони в саду стояли, словно невесты, укутанные в невесомые облака фаты. В воздухе плыл сладкий аромат цветов, и каждый вдох был как глоток воды.
В доме давно жили другие люди, но сейчас, ранним майским утром, все еще спали, и Август мог представить, что дом по-прежнему ждет его. Он стоял, не в силах сделать шага и отвести взгляд. Он узнавал каждую пылинку, каждый камешек, каждую ветку в саду. Он смотрел и понимал, что его путь наконец-то завершен.
Он вернулся к самому себе. Он вернулся туда, где у зла не было власти.
— Прими меня, — сказал Энтабет. — Прими меня.
Над крышей показалось солнце.
Первым, что услышала Эрика после того, как золотой свет, окружавший их, иссяк, был радостный возглас бургомистра:
— Хвала Господу! Живы!
И ее тотчас же сгребли в такие крепкие объятия, что Эрика на несколько мгновений перестала дышать. Пожалуй, так медведь мог бы заламывать свою жертву. Впрочем, Говард почти сразу же понял, что может нанести не меньший ущерб, чем падение на рояль, выпустил Эрику и проникновенно произнес:
— Вы и правда живы и здоровы, Эрик! Я очень рад!
В его глазах светились слезы.
— Жива, — улыбнулась Эрика. — Все в порядке.
Августу, которого лампа выплюнула следующим, досталось даже больше Эрики: бургомистр не считал анатома слабаком, не церемонился с ним и обнял так, что Эрике послышался хруст.