И артефакты, которыми мог бы оснастить его Моро, не подействуют в лаборатории полковника. Все было безнадежно.
Это была настоящая авантюра — надеяться, что он сможет победить Геварру в честном бою. Август всегда считал себя достаточно разумным человеком, чтобы не ввязываться в безнадежные предприятия, но сейчас все его благоразумие куда-то ушло и не подавало признаков жизни. Им овладело энергичное нетерпение, которое повторяло: скорее бы, скорей!
Август и сам не знал, откуда оно взялось — но оно было правильным.
— Как говорил наш прежний полицмейстер, господин Данвин, артефакты хорошая штука, но пистолет все-таки понадежнее будет. Не особо он верил в магию, — сказал Кверен, открывая сейф и вынимая большой плоский футляр. Щелкнул замок, открылась крышка, обнажая черные бархатные гнезда, и Август уважительно покачал головой. Многозарядный пистолет на шесть выстрелов, несколько маленьких изогнутых лезвий, которые, должно быть, следовало бросать в противника, и хищно блестящий стилет, в желобках которого желтел густой яд дальневосходных змей.
Моро, который стоял рядом, заглянул в футляр и уважительно покачал головой, оценив содержимое. Кверен важно улыбнулся — беззвучная похвала духа из лампы была ему приятна.
— Хорошее оружие, — одобрительно произнес Август. — Надеюсь, я смогу его зацепить хотя бы разочек.
Кверен и остальные полицейские, которые по-прежнему толпились чуть поодаль, посмотрели на Августа так, что он счел нужным объясниться:
— Господа, ну я же не боец и не солдат! Меня всегда учили лечить людей, а не наносить им увечья!
Моро ухмыльнулся.
— Не верьте ему, он ножом работает — всем на диво. Хотите, брюхо покажу? Располосовал меня у госпожи Аверн, теперь хоть не раздевайся! — сообщил он настолько цинично и насмешливо, что все дружно расхохотались.
Август тоже улыбнулся. Кверен развернул к нему футляр с оружием и сказал:
— Забирай. И держи все при себе так, чтобы в любое время мог дотянуться.
Август осторожно вынул одно из лезвий. Тусклый свет лампы скользнул по металлу, и Августу показалось, что лезвие улыбается — только эта улыбка никому не сулила ничего хорошего. Так ясно и светло могла бы улыбаться смерть. Так улыбался Геварра, когда шел рядом с Августом сквозь строй — хищно и радостно, не желая сдерживать того ледяного зверя, который жил в его душе.
— Дальневосходный метательный коготь, — со знанием дела произнес Кверен. — Очень острый. Всегда возвращается к тому, кто его бросил. Попробуй не оцарапаться, говорят, его тянет на кровь.
Август тоже улыбнулся. К когтям прилагались мягкие кожаные чехлы, и, разместив в них улыбающиеся лезвия, он вдруг почувствовал себя защищенным. Теплый огонек, который возился в правой стороне груди, вдруг напомнил о себе — дрогнул, раскрыл крылья, и это было той надеждой, которая не умирает даже в самые отчаянные минуты.
— Спасибо, Макс, — ответил Август, стараясь не спугнуть то тепло, что шевелилось в нем. Он неожиданно почувствовал, что все люди, стоявшие в кабинете Кверена, вдруг отодвинулись от него — их словно бы отделила невидимая, но вполне ощутимая пелена.
Август с неожиданной горечью подумал, что это правильно. Теперь он нес огромную ношу — и даже Штольц, который держался рядом с верным Моро, избегал смотреть на него. Дьявольщина, он только сейчас это заметил, только теперь скользнул взглядом по опущенной растрепанной голове и мягким очертаниям профиля — а раньше ловил каждый взгляд, каждое движение…
Теперь в его жизни было нечто намного важнее всего, чем Август дышал и жил раньше — даже важнее тех колец с аметистами, которые они с Эрикой надели в лампе. «Я теперь сам по себе», — подумал Август и поинтересовался нарочито бодро, пытаясь стряхнуть серое марево тоски, внезапно окутавшее его, словно саван:
— И что теперь? Я могу идти домой?
Кверен неопределенно пожал плечами.
— Да вот я даже и не знаю. Если Геварра решит тебя выхватить отсюда, то мы вряд ли сумеем ему помешать…
— Мы можем отправить сообщение в столицу! — ожил Фирмен и, обернувшись к Штольцу, поинтересовался: — Там, в этой лаборатории, были окна? Вы что-нибудь заметили?
Штольц нахмурился, пожал плечами. «Она будет жить, — с грустью подумал Август. — Это самое главное, только это имеет значение». То, что несколько часов назад он шагнул за Эрикой в лампу, теперь казалось далеким и призрачным, как красивый добрый сон, который пришел когда-то в детстве, и теперь от него осталось лишь ощущение счастья, что было и ушло. Ему казалось, что Эрика чувствовала то же самое — она тоже избегала смотреть в его сторону.