Моро был доволен. Его это вполне устраивало. Если так пойдет и дальше, то его ненаглядная госпожа вместе с гениальной музыкой скоро снова будет принадлежать ему одному. Августа в дрожь бросило от этой мысли.
— Да, окна были, — кивнул Штольц. — Высокие окна, из которых были видны верхушки деревьев. А так… вечер, какие-то окна и фонари.
Фирмен нахмурился и пощелкал пальцами — похоже, наступал его звездный час.
— Если верхушки деревьев, то это здание в четыре этажа или в пять! — воскликнул он. — Вряд ли в столице много таких домов, где можно разместить производство артефактов? Возможно, это место на окраине, и его считают заброшенным или чем-то вроде того! Спишемся со столичными и попросим отправить туда наряд! Может, Геварру сцапают раньше, чем он нападет на доктора.
Решительно выпалив все это, Фирмен важно умолк и сложил руки на груди, но Кверен лишь покачал головой.
— Сдается мне, что там уже давно отданы другие приказы. Не думаю, что принц Патрис не подстраховался и не подумал о безопасности своего слуги.
Август не сдержал усмешки. Полковник Александр Геварра — и чей-то слуга? Он работал на принца только потому, что это было ему выгодно. И прекратил бы работу сразу же, как только завладел Энтабетом. Он ни с кем не собирался делить ту власть, которую ему дал бы Первый артефакт — жаль, что принц не понимал этого.
— Пожалуй, я поеду домой, — сказал Август. — Если я смогу убить Геварру, то вы об этом узнаете. И если нет — тоже узнаете, он этого не скроет.
Штольц и Моро отправились проводить его до дома. Снег сыпал густо-густо, и в нескольких шагах уже ничего нельзя было разглядеть. Свет фонарей казался светляками, которые запутались в непрозрачной сети, и дома были похожи на фигуры из черного картона, вырезанные для декораций кукольного театра. Город был тихим и спокойным, город потихоньку погружался в сон, и Августу вдруг подумалось, что он видит Эверфорт в последний раз. Скучный провинциальный городишко, в котором никогда ничего не происходит — и он вдруг стал для него настолько родным и важным, что в груди сделалось горячо. Когда они свернули в проулок, ведущий к дому Августа, то Штольц осторожно дотронулся до его руки.
Пальцы были холодными — такими, словно Моро не справился, и Геварра все-таки убил великого музыканта. Только теперь Август понял, что они молчали всю дорогу. Просто шли рядом через метель, не произнося ни слова.
— Постарайся выжить, — негромко сказал Штольц, и его голос внезапно дрогнул так, словно он с трудом сдерживал слезы — или желание снять кольцо Моро. — Пожалуйста, Август, постарайся выжить. Я хочу, чтобы ты вернулся.
Снова вспомнился первый день нового года, когда Август проснулся от удивительной музыки, которая словно была той тканью, из которой создается мир, и увидел Эрику за роялем — хрупкую, нежную, такую живую. Она была его сверхценностью — и она осталась ею. Какой бы артефакт Август ни хранил в себе, он никогда не отказался бы от Эрики.
Сейчас он знал, что и смерть с ухмылкой полковника Геварры не разлучит их. У смерти коротки были руки.
— Я тебя люблю, — сказал он так искренне, что почувствовал, как по телу бежит дрожь, и волоски на руках поднимаются дыбом. — Эрика, я очень тебя люблю. Ты мне веришь?
Эрика — теперь он видел ее мягкие черты, туманом проступавшие сквозь лицо Штольца, взяла его за руки, и некоторое время они стояли так, глядя друг на друга. Незримая завеса, что разделяла их, исчезла. То ли Август привык к тому, что теперь в нем Первый артефакт, то ли Эрика смирилась с тем, что утратила Энтабет.
Он вдруг почувствовал себя молодым и свободным. Он вдруг стал тем, кем всегда хотел стать.
— Верю, — ответила Эрика, не сводя с него глаз. — Август, я…
Она замолчала, не в силах ничего сказать, да слова были и не нужны. И они стояли просто так под снегопадом, чуть поодаль хмуро топтался Моро, и снежный мир был огромным и в то же время таким тесным, что трудно было дышать.
— Я буду ждать тебя, — наконец, сказала Эрика. — Я дождусь.
Эти слова звучали в его ушах, а губы горели от прощального поцелуя, когда Август вошел в подъезд. Старую лестницу тускло освещала маленькая лампа, которую оставила служанка, чтобы барин не навернулся на ступеньках, возвращаясь впотьмах. Сунув ключ в замочную скважину, Август вспомнил, что говорил безумный Виньен Льюис о Цветочнике: он ненавидит вас и считает, что вы не заслужили легкую смерть.
В ту же минуту Август рухнул куда-то вниз. На мгновение ему сделалось холодно, а потом холод сменился жаром и болью в коленях — проморгавшись, Август увидел перед собой мраморные плиты пола. Мрамор был дорогим, с золотыми прожилками — таких полов и быть не могло в его скромном приюте ссыльного.