Первое действие. Наёмная серенада под балконом:
Всюду молчанье, Спит весь квартал, И никого нет, Кто б помешал…Когда тенор Мануэль Гарсиа, в роли графа, запел свою каватину под балконом, у него на гитаре с треском лопнула струна. В зале прокатился смех.
— Плохое начало, — прошептал Россини.
И вот выход Фигаро…
…Жизнь превосходна дельца такого, Вроде меня! Вроде меня!..Дзамбони — Фигаро был в ударе. Но он поднял гитару, и в зале кто-то крикнул: «Осторожнее!»
…Сделано всё, от меня что зависимо, И все довольны — вот я каков! А браво, Фигаро, браво-брависсимо, Много ль на свете подобных дельцов?..Вместо аплодисментов в публике стоял гогот. Это было хуже всего — лучше бы прямо освистали!
По всем правилам старой комической оперы, героиня должна появиться на сцене с эффектной «выходной арией». Но у Россини всё было не так, как полагалось «по правилам». Когда граф поёт свою вторую каватину, Розина отвечает ему из-за сцены: «Продолжайте, я слушаю вас»…
— Ну, знаете, это уже дерзко! — заметил тот же старик в первом ряду. — Ей лень выйти на сцену, что ли?
В дуэте Фигаро и графа нет ничего от старомодных нежно-изящных дуэтов. Фигаро — этот «вулкан идей» — настойчиво объясняет графу свой адрес:
Выйдите за угол, Дом номер восемь, В окна стучите — Милости просим! Вот вам примета: В нише, на кукле Красная шляпа, Белые букли…Никто не обратил внимания на нарастающий в музыке вальс. В партере свистели. Россини качал головой. У Фаринелли было страдающее лицо.
«Выходная ария» в этой опере перенесена во вторую картину. В наши дни её знают все:
В полуночной тишине Сладко пел твой голос мне…Стало тихо. Ригетти была восхитительна — она прямо-таки жила на сцене! О, послушайте, послушайте!
Сто разных хитростей — и непременно Всё будет так, как я хочу…Наконец-то аплодисменты! Как устоять перед этим серебряным голосом и кошачьей грацией?
Россини раскланялся. Фаринелли просиял. Ригетти выходила на хлопки четыре раза.
Вошёл дон Базилио в рогатой шляпе священника. Его появление было встречено шёпотом. Что это? Насмешки над духовенством?
Но Базилио неожиданно споткнулся, упал и расшиб нос.
— Шуты гороховые! — заметил старик в первом ряду.
«Ария о клевете» с её мрачным трепетом в басу не возбудила никакого внимания. Базилио пел, вытирая платком разбитый нос. «Какое нахальство!» — возмущались в ложах.
— Господи, неужели они думают, что он нарочно упал? — прошептал Россини.
Увы! Ария была освистана!
Гул в зале становится всё громче. Только в Риме умеют так негодовать во время представления. Похоже было, что собирается гроза.
Перед самым концом на сцену вбежала кошка, заметалась и спрыгнула в оркестр. И тут гроза грянула вовсю!
— Балаган! — кричал старик в первом ряду, размахивая тростью.
— Площадные комедианты! Крикуны!
Россини пожал плечами, повернулся спиной к публике и стал аплодировать певцам.
— Маэстро, — дрожащим голосом говорил Фаринелли, — не обращайте внимания! Вы создали бриллиант! Жемчужину! Драгоценность!
— Всё это не имеет значения, Фаринелли, — невозмутимо отвечал Россини.
Через час Ригетти приехала к нему на дом с букетом фиалок.
— У синьоры неотложное дело? — спросил нечёсаный слуга, открывший дверь.
— Как? Вы ничего не знаете? Я хотела утешить маэстро!
— Видите ли, синьора, он, пожалуй, не нуждается в утешениях…
— Что он делает?
— Он спит! Мадонна миа! Он храпит!
Опера не была снята со сцены.
На втором представлении автора не было. После третьего представления, при выходе из театра, Россини был подхвачен на руки толпой молодёжи.
Зазвенели мандолины, запел хор, и маэстро с триумфом понесли по улицам Рима.
— Да здравствует Россини! — кричали в толпе. — Да здравствует Италия!
Толпа становилась всё гуще. Впереди шёл плотный, плечистый человек в маске и бил в барабан. Россини показалось, что это театральный барабан, а человек в маске не кто иной, как Фаринелли.
— Браво, маэстро! О великий триумф музыки! Брависсимо, «Севильский цирюльник»!
Процессия вышла на длинную улицу Корсо и забурлила, как Тибр весной.
Хор пел из той же оперы:
Люди толпами в волненье Со всего бегут квартала, Словно здесь землетрясенье Неожиданно настало…Папские жандармы исчезли, как будто провалились в яму. Угрюмые личности в чёрных сутанах попрятались в закоулках и замерли, как летучие мыши в пещере. Княжеская карета, синяя, с белыми лошадьми и слугами в красных ливреях, круто свернула в переулок. Монахини повернулись лицами к стенам и испуганно зашептали молитвы.