По зеленоватому небу двигалась торжественная процессия золотых облаков.
— Сограждане! — начал Михал.
Голос у него был негромкий. В задних рядах не услышали, и по всей площади прокатилось: «Внимание! Огиньский!»
— Сограждане, пусть нашим кличем будет: «Свобода и независимость родины или смерть!»
— Свобода и независимость! — дружно ответила площадь.
— Здесь, перед вами, перед лицом Национального Совета в Варшаве, перед лицом Польской республики, я, Михал Огиньский, приношу в дар отечеству своё имущество, труд и жизнь! Я отказываюсь от герба и титула и прошу зачислить меня в состав войска польского!
В воздух полетели конфедератки. «Виват! Ура, Огиньский! Ура, Костюшко! Вольность! Виват!»
Ясиньский пожал руку Михалу. Длинные кудри развевались вокруг его возбуждённого, скуластого липа.
— Итак, мы идём вместе, гражданин Огиньский?
— Вместе, гражданин Ясиньский, — улыбаясь, ответил Михал.
Ясиньский, туго подпоясанный бело-красным шарфом, вышел вперёд и прочитал текст присяги. Граждане Вильно, приложив руки к сердцу и сняв шапки, трижды повторили: «Клянёмся»!
Начался парад войск. Прошла кавалерия. За ней двинулась пехота. Шли ремесленники, огородники, грузчики, лавочники, извозчики, лодочники, вооружённые мушкетами, саблями, копьями, пистолетами и топорами. Шли пригородные крестьяне с лесом остро отточенных кос. Заиграли флейты и дудки…
Михал с удивлением услышал когда-то сочинённую им мазурку — ту самую, которую он мальчиком играл на берегу озера. Но теперь эта мазурка звучала величаво и гневно, как боевой марш.
— Наша марсельеза, — сказал Ясиньский.
Впереди крестьян с косами шёл старый знакомый — Ясь из Слонима со своей жалейкой. Это был уже не тот хлоп в зелёном колпаке, которого когда-то гнали графские гайдуки. Это был плечистый усатый мужчина в конфедератке с пёрышком, лихо заломленной набок. На бедре у него болталась сабля. Его деревенская дудочка под мерный стук барабанов звучала как воинская труба.
Михал не удержался.
— Все вместе, Ясю! — крикнул он с края трибуны.
Ясь улыбнулся, сорвал с головы шапку и махнул ею в воздухе. Крестьяне прошли мимо трибуны, высоко подняв сверкающие косы. Звуки марша затихли. Их сменил дальний ровный перезвон колоколов.
— Незабываемый день! — сказал Ясиньский.
Да, это был необыкновенный день — день весны и надежд. И лучшим украшением этого дня было небо — ласковое солнечное сияние литовского апреля.
Сопротивление было отчаянным. Осенью 1794 года войска императрицы Екатерины стояли в Праге, на восточном берегу Вислы. Для того чтобы взять Варшаву, им достаточно было перейти реку. Последние окопы и баррикады восставшего города ещё полыхали огнём.
Костюшко был ранен и взят в плен под Мацеёвицами. Командование перешло к Вавжецкому.
Дом Михала Огиньского был наполнен ранеными. Во дворе отливали пули.
Все эти месяцы представлялись Михалу сплошным пожаром.
В мае он командовал своими стрелками на подступах к Минску, а летом уже пришлось оставить Вильно. Затем всю Литву. Сейчас огненное полукольцо сжималось вокруг Варшавы.
В пасмурный ноябрьский полдень улицы Варшавы были пусты, лавки и ворота заперты деревянными щитами. Проходили патрули с ружьями и саблями. Вдали, за Вислой, висела в небе стена бурого дыма, освещённая снизу заревом. Стёкла поминутно вздрагивали от отдалённого хлопанья пушек.
Михал глядел в окно на фуры, которые одна за другой ползли по грязной улице, набитые скарбом и детьми. Жители покидали город. Он очнулся от звука шагов за своей спиной. Рядом стоял Ясиньский.
— Боюсь сказать «Добрый день», — произнёс тот устало. — Это звучит как насмешка…
Глаза Ясиньского опухли от бессонных ночей, мундир был в глине, пышные кудри запылены.
— Откуда вы? — спросил Михал.
— Оттуда.
Это значило «из-за Вислы».
— Что там?
Ясиньский ничего не ответил.
— Вавжецкий приказал готовиться к отступлению, — сказал Михал, — армия может ещё сражаться.
— Куда отступать? — с горечью спросил Ясиньский.
Михал пожал плечами.
— Послушайте, — неожиданно взорвался Ясиньский, — давайте пойдём пешком!
— Пешком?! Куда?
— В Париж! К якобинцам!
Михал молчал несколько минут.
— Это безумие, — наконец сказал он, — нас арестуют в Пруссии.
Ясиньский прошёлся по комнате.