И это мсье Чайковский? Судя по фотографиям, тщедушный, нервный, нахмуренный человек с отсутствующим взглядом…
Дебюсси закрыл партитуру и задул свечу. И про эту музыку говорят, что она «нарушает законы композиции»!
Это смешно! Музыка нарушает собственные законы! Есть только один закон — закон внутренней правды. Если правда заливает отведённые ей берега, то, значит, так и должно быть. Остальное объяснят музыкальные теоретики. Пу-а!..
И он заснул.
* * *В начале зимы в Москве в его руки попали ноты — романс Мусоргского «Окончен шумный день».
Надежда Филаретовна при упоминании о Мусоргском поджимала губы и умолкала. Играть музыку Мусоргского можно было только в её отсутствии.
Дебюсси выбрал вечер, когда хозяйки не было дома, и при двух керосиновых лампах стал проигрывать этот романс. Его заинтересовали не слова, которых он не понимал, а сопровождение.
В сопровождении настойчиво повторялась одна и та же сумеречная тема. Он запомнил её не потому, что хотел, а потому, что она сама легла ему в голову и не покидала его даже ночью. Тема эта была «ни радость, ни печаль», а просто ежедневная жизнь. Она не пелась, а «катилась» в сознании — тем она и была сильна.
Если бы Надежда Филаретовна посмотрела в эту минуту на «бульварное создание», она, может быть, перестала бы называть так Клода Дебюсси. Но Надежда Филаретовна не была пророком.
Клод играл насупившись, с напряжённым лицом, как будто пытался разобрать сложную математическую формулу.
Он очнулся оттого, что почувствовал шорох за своей спиной. Оглянувшись, он увидел Соню и встал в замешательстве.
— Клод, — проговорила Соня драматическим голосом, — вы должны завтра же просить у мама моей руки.
— Что случилось?
— Вы знаете, что она написала Петру Ильичу? «Я хочу для Сони такого жениха, какого я назначу, и Соне он понравится…»
— Откуда вы это взяли?
— Мама забыла запереть своё бюро. Я читала собственными глазами!
Клод молчал.
— Послушайте, Клод! Смотрите!
Соня вытащила из-за пазухи кавказский кинжал с серебряной насечкой.
— Если вы этого не сделаете, я покончу счёты с жизнью! И вы будете обливаться слезами на моей могиле! Мама́ тоже!
— Успокойтесь, — сказал Клод. — Где вы нашли этот кинжал?
— Я его украла!
— Украли?!
— Да, он был заперт в сундуке моего покойного отца. Я подделала ключ и…
— Соня, — твёрдо проговорил Клод, — отдайте мне этот кинжал.
— О нет! Это мой лучший друг!
— Если вы не отдадите мне кинжал, я не стану делать предложение.
— Изменник!
— Я желаю вам добра. Я завтра пойду к мадам фон Мекк, но только с кинжалом.
— Вы хотите убить мама? — испугалась Соня.
— Ни за что! Я хочу сделать предложение.
Соня поколебалась и дрожащей рукой протянула Клоду кинжал.
— А теперь, прошу вас, успокойтесь и идите спать.
Соня закрыла лицо руками и выбежала из комнаты.
— О мой бог! — прошептал Клод.
На следующий день «господин учитель» явился к Надежде Филаретовне с очередным докладом о поведении её дочери. Но вместо доклада он поправил воротничок и отчеканил:
— Мадам, я имею честь просить у вас руки мадемуазель Сони!
Мадам фон Мекк при разговорах никогда не смотрела на собеседника. Но тут она медленно повернулась в кресле и вперилась в Клода недоумевающим взглядом.
— Повторите, — сказала она.
Клод повторил.
Надежда Филаретовна помолчала и вдруг разразилась хохотом. Клод покраснел до ушей. Он вытащил из-за борта сюртука кавказский кинжал, положил его на стол, поклонился и ушёл.
В ноябре 1882 года Надежда Филаретовна сообщила Чайковскому из Вены: «Дебюсси уехал в Париж, и у Сони новый учитель».
* * *Опять и опять облака.
Теперь они были в музыке, написанной композитором Клодом Дебюсси в самом конце прошлого века.
В музыке нельзя изобразить цвет. Тем более нельзя изобразить в музыке беззвучное движение. Но ощутить и то и другое в музыке можно.
Это оркестровая вещь, которую тридцатипятилетний композитор сделал «в одном цвете» — сером с оттенками серебристо-белого. Это движение облаков по очень широкому осеннему небу.
Они идут и идут, повторяясь однообразно, все похожие друг на друга и бесконечные на бесконечном просторе.
Английский рожок в оркестре задаёт вопрос, на который ответа нет. Поэт спрашивает облака, они не отвечают.
Флейта с арфой вспоминают о прошлом. Небо молчит, но отвечает сам поэт: облака лучше, чем любовь. Они бесконечны.
Сгущаются сумерки. Где-то вдали тревожно гудит паровоз. Где-то там другие люди, у них другие мысли, другая жизнь, они ничего не знают.