Я прибежал в дом, дрожащий, в вымокшей от пота рубашке. Упал на диванчик, выронив скрипку. И безумно страшился, что господин Гофф решит, что я сошёл с ума и долго не хотел рассказывать, что же меня так напугало. Когда же, заикаясь от волнения, описал то, что увидел у водопада, впервые заметил слабую улыбку на бледном лице моего наставника, как единственный луч света, проникший в сырое подземелье. Он признался мне, что испытывал меня — на самом деле я играл не на скрипке, а на особом инструменте — фларктоне, который умеет управлять стихией воды.
С тех пор прошло почти двадцать лет, я стал известным музыкантом, но не смог забыть того первого впечатления, когда сумел овладеть водной стихией.
Булыжная мостовая перешла в заросший травой берег. Я увидел невдалеке пристань, где на отмели гнил разбитый и позеленевший от времени деревянный баркас, отражаясь в зеркальной глади. Изумрудные волны набегали на берег, с шипением разбиваясь в белую пену.
Я прошёл по скрипящим доскам до самого края, присел. Достал фларктон и как только смычок коснулся струн, инструмент ожил в моих руках, отозвался лёгкой, как паутинка, кантиленой. Она то взмывала вверх, то стремительно падала, сплеталась в тугой прочный кокон и распадалась на мириады звонких трелей.
На берегу вдруг выросла высокая каменная арка, небо побагровело, и на его фоне показался величественный парусный корабль. А на горном склоне возник призрачный, словно хрустальный дворец.
Когда опустил инструмент, то видения, созданные им, исчезли и я заметил несколько невольных зрителей, сгрудившихся на берегу, удивлённо и растерянно смотревших на меня. Крепкие коренастые мужики с грубыми лицами, словно вырубленными из камня, одетые в полотняные рубахи и кожаные штаны. Женщины в цветастых платьях и белых передниках. На лицах — изумление, переходящее в испуг, словно они увидели нечто совершенно непотребное.
Провожаемый восхищенными взглядами, я прошёл мимо толпы и начал подниматься по выложенной булыжником мостовой, как из-за угла выскочил парень: чернявый и тощий. И с такой силой врезался в меня, что едва не сбил с ног. От неожиданности я выпустил из рук футляр, а парнишка тут же подхватил его и кинулся бежать по извилистой улочке между смахивающих на картонные коробки лачуг.
Фларктон профессионала — вещь тяжёлая, в него встроен электронный преобразователь мозговых волн, аккумулятор. Парень быстро устал, и я уже готов был настигнуть его, как он юркнул внутрь одной из хибар. Я кинулся за ним и радостно вскрикнул:
— Тасголл!
В центре, улыбаясь во весь рот, стоял мужчина. Тасголл Тодт жил здесь, в Соденсе. Но я давно потерял с ним связь. Худой, жилистый, одетый в просторные штаны из темно-синей ткани, которую ткут здесь, на Юстинде, и жилетке на голое тело. Черноволосый и черноглазый, со сросшимися на переносице густыми бровями. Мы обнялись, похлопали друг друга по спинам. Раздражение вмиг улетучилось — нахлынули воспоминания, закружили в водоворот, я словно вернулся в детство.
— Молодец, что приехал. Не побоялся, — проронил Тасголл. — Донайд, принеси нам чего-нибудь выпить.
Пацан убежал, но тут же вернулся, обнимая обеими руками здоровенную бутыль, в которой плескалась подозрительная розовато-фиолетовая жидкость, оставляя маслянистые пятна на стенках. Осторожно водрузил на стол и отошёл в угол, стал застенчиво ковырять ногой в земляном полу.
Я огляделся — сквозь окошки сочился бледный свет, заливая унылую обстановку: низкую кровать, застеленную шкурой какапо — домашних животных, которых разводят на Юстинде, стол со сломанной ножкой, перевязанной бечёвкой, пара колченогих стульев.
— Что это с тобой случилось? Ты же учителем работал? Зарабатывал неплохо.
Тасголл махнул рукой:
— Как я могу учить детей, если сейчас выпускают вот такое?
Он достал со стеллажа пару книг и бросил мне. Пролистав пару штук, я с удивлением спросил:
— Ничего не понимаю. Страницы пустые. Шрифт не пропечатался?
— Не пустые, — Тасголл скривился. — Это называется «Безмолвие Святого Зива». А вот это, — он открыл одну книгу и показал страницы, испещрённые разноцветными кружками и треугольниками: — «Радость Святого Зива».