— Ничего особенного. Видел только, как ты входишь и выходишь, — пожал плечами тот в ответ. В сущности, что он мог такого увидеть?
«Ты не видел, как я играл?» — чуть не слетело у Сергея с языка, но спросил он совсем иное: — Давай после смены, когда кассеты будут менять, посмотрим внимательно, что все-таки происходило в зале.
— Давай, — согласился тот и снова пожал плечами, не понимая, что такого хочет рассмотреть Сергей на записи…
— Вот видишь? Ничего не происходит. Ты стоишь и пытаешься что-то рассмотреть, даже не шевелишься, — тыкал пальцем в экран компьютера Николай.
Сергей и без его уточнений и комментариев видел, что он стоит и не шевелится. Сорок минут стоит, не шевелясь. А на самом деле он играл, играл с таким упоением, какого никогда не было. А на записи этого нет. Нет. Она не повреждена и не стерта — в углу мерно отсчитывались секунды, минуты. Целых сорок минут блаженства. Его тело находилось на земле, а душа вместе с музыкой — на небесах.
Глава 3
Сергей не поверил своим глазам, пробежав глазами по листу зачисленных на кафедру скрипки и альта — его определили к профессору Владимиру Петровичу Быстрицкому, лучшему педагогу консы, воспитавшему более двадцати лауреатов различных международных конкурсов. Сергей, закрыв глаза и улыбаясь своим мыслям, пытался вспомнить все звания и титулы своего будущего преподавателя — заслуженный педагог, заслуженный артист России, первый скрипач, первый… первый… первый…
Он тоже хотел бы стать таким же. Слезы счастья потекли по щекам из-под прикрытых ресниц, Сергей не смог совладать с эмоциями. Он никогда не мог с ними справляться. Все, помимо музыки, вызывало у него шквал различных чувств и эмоций. Все, что не касалось музыки. И только музыка оставалась для разума, все остальное — для души.
— Вам плохо? — плеча Сергея коснулась теплая девичья рука.
— Нет, мне хорошо, — он открыл глаза и посмотрел на девушку, остановившуюся с ним рядом. Она была прелестна — невысокая стройная фигурка, каштановые волосы, рассыпавшиеся по плечам, открытое лицо, встревоженный взгляд раскосых серых глаз, чуть пухлые губы, тронутые доброжелательной улыбкой. Такую хотелось носить на руках…
Сергей вдруг почувствовал, что влюбился, влюбился с первого взгляда. Если она сейчас уйдет, то он себе никогда этого не простит. Он тут же стал придумывать причину, чтобы задержать ее.
— Меня зачислили в консерваторию, — наконец сказал он первое, что пришло на ум. — А вы уже учитесь здесь?
— Да, — просто ответила она, — на второй курс перешла. Я на вокальном отделении обучаюсь.
— Вы поете? — то ли спросил, то ли уточнил Сергей мечтательно. Он сам пел иногда, затершись в ванной, как Лемешев в известном фильме, но на суд зрителей никогда бы не вынес свое пение. Он много чего не вынес бы на суд зрителей, даже свою игру, считая ее недостаточно совершенной. Но теперь под руководством такого признанного мастера он и сам добьется высочайшего мастерства. По крайней мере, он на это очень сильно надеялся. Он всегда знал, что надо надеяться и верить.
— Я бы хотел ваше пение как-нибудь послушать. Мне кажется оно совершенно, как и вы, — произнес Сергей и улыбнулся девушке.
— Скажете тоже, — вдруг смутилась она и потупила взгляд.
А Сергей снова принялся судорожно придумывать, что бы такое сказать, чтобы продолжить знакомство. Он так не хотел, чтобы девушка ушла. Но судя по всему, и она не спешила расстаться просто так с ним.
Молчание затягивалось.
— Ольга, — произнесла девушка и протянула ему руку.
— Сергей, — ответил он. Бережно взял ее маленькую ручку в свои ладони и, поднеся к своим губам, поцеловал ее…
Потом он много раз целовал Ольгу, Олюшку, как он называл ее, но этот первый поцелуй помнил всегда…
— Вот вы какой, Сергей Шереметев, — Владимир Петрович Быстрицкий обошел кругом, своего нового студента, вытянувшегося перед ним по стойке смирно.
Но не только он рассматривал Сергея, но и тот внимательно изучал своего нового педагога.
— Так вот вы какой, Сергей Шереметев, — повторил Владимир Петрович и прикоснулся сначала к растрепанным вихрам своего студента, провел руками по его широким плечам, бицепсам, крепкой груди, немного задержался на узкой талии. — Сколько надо времени проводить в спортзале, тягая тяжести, чтобы иметь такую фигуру? — поинтересовался он не без сарказма.
— Сорок пять минут в день, — ответил совершенно серьезно Сергей. Ему было непонятно и неприятно недовольство педагога. — В бассейне, а не в спортзале.
— Ах, в бассейне, — смилостивился Владимир Петрович.
Конечно, в бассейне, где же еще, ведь дедушка запретил ему заниматься и футболом, и хоккеем, и лыжами, словом, всем, где можно получить травму по неосторожности рук, ног или спины. Для скрипача нужно беречь все, практически весь организм.
Сергей Быстрицкому понравился еще до первых нот, сыгранных им. Таких студентов у него до сих пор не было. «Такие бабам нравятся», — шевельнулась у него ревнивая мысль. Раньше ему студиозы попадались в основном задохлики, отдававшиеся всего себя музыке и только ей. А в этом чувствовался костяк, стержень. И не только из-за немаленького роста или широких плеч — сила ощущалась во всей его фигуре, внутренняя сила.
Быстрицкий тоже понравился Сергею. До этого у него были либо старые несколько неопрятные профессора, ничем кроме музыки не интересовавшиеся, либо немолодые профессорши со стянутыми в узел седыми редкими волосами. А этот сорокалетний мужчина, никак не старше, со стильной стрижкой и чуть посеребренными сединой висками, выглядел настоящим пижоном, следившим не только за новыми музыкальными тенденциями, но и за новинками моды.