— Не похоже на восемнадцатилетнюю.
— Именно. Так что моя соседка вытащила меня, и мы отправились послушать, как играет ее друг. То есть я слышала блюзы и до этого, но не увлекалась ими настолько. В тот вечер… — она замолчала, вспомнив боль, которую ощутила, когда он начал играть, — гитара словно рассказывала историю всего мира, но особенно мою историю. — Она покачала головой. — Это задело меня так глубоко, что я никогда не смогу объяснить. — Она улыбнулась. — Знаешь, кто это был?
Его глаза сверкнули.
— Скажи.
— Лерой Калхоун.
Он запрокинул голову, смеясь так же, как минуту назад, и его освещал золотой свет, придавая ему какую-то беззащитность. Лерой считался одним из лучших блюзовых гитаристов в стране, и его стиль — печальный, глубоко эмоциональный — мог выжать слезу даже из камня.
— И тогда, похоже, твоя судьба переменилась, — предположил Блю. — Ты на следующий же день стала изучать другие предметы?
— Нет мне потребовался целый семестр, чтобы решить, чем заниматься. Закончилось тем, что я поменяла колледж, чтобы изучать музыку с научной точки зрения. И только потом, еще через пару лет, я выяснила, чем хочу заниматься — а именно исследованием жизни музыкантов и тем, чтобы писать о них для таких людей, которые любят музыку, но не могут ее сочинять.
— И как я.
С некоторым чувством вины она подумала, что не очень много внимания сегодня уделяет Мейбл, и осмотрелась, стараясь представить себе, как все здесь выглядело при ее жизни. Кое-что показалось ей знакомым.
— У меня есть фото Мейбл в возрасте шестнадцати лет в клубе. Это не здесь?
— Здесь. Как сказал Маркус, они с Доком дружили. Наверное, именно он пригласил ее.
Элли положила руку на стол, задумавшись о девушке на снимке и гадая, не лежала ли здесь ее рука.
— Что же могло случиться? — размышляла она вслух. — Я просто не понимаю, как она могла пробиться к дверям, которые открывались перед ней, пропуская в огромный мир, — а потом взять и уйти.
— Ты ничего не обнаружила в письмах?
— О, я нашла массу деталей, касающихся ее жизни, о которых ничего не знала, и теперь понимаю, что это была за личность, и это тем более странно. Она не позволяла никому и ничему стоять у нее на пути, но это не была жесткость. Ей помогало врожденное чувство юмора.
— Я действительно думаю, что кто-то ее убил.
— Может быть. Но такое убийство трудно скрыть. — Он сжал зубы.
— Только не в те дни. И не черной женщины. Она могла бы исчезнуть где угодно и когда угодно, и никто даже глазом бы не моргнул.
Элли покачала головой:
— Нет, только не Мейбл. К тому времени она уже становилась известной, и ее особенно любили в тех районах, где жили негры. — Она подняла брови. — Не говоря уже о том, что она ничего не делала без чьей-то галантной помощи. Мужчины ее обожали.
— Тогда, может, она убежала с кем-нибудь?
— Я почему-то так не думаю. Нет никакого подтверждения тому, что она любила кого-нибудь из этих парней. Ни одно имя не повторяется в письмах больше одного-двух раз.
Моя интуиция подсказывает мне, что она просто ушла. Таков был ее выбор.
— Но почему?
— Вопрос на двадцать тысяч долларов Я не могу обнаружить ничего. Должно же быть что-то, какая-то травма, или тайна, или несчастная любовь. Что-то, понимаешь? Но я задокументировала почти всю ее жизнь, кроме шести недель, и не похоже, чтобы там было нечто необычное.
Пришел Маркус.
— Ох, и умеют же эти женщины болтать! Блю спросил:
— И когда был этот шестинедельный провал?
— В середине пятьдесят второго, за несколько месяцев до ее исчезновения.
— Обсуждаете исчезновение Мейбл? — спросил Маркус. Элли кивнула.
— У тебя есть какое-нибудь предположение?
— У Маркуса всегда есть предположения.
— Да, представь себе, — нисколько не смутившись, сказал Маркус. — Подумайте сами. Когда мужчина теряет все — его заставляет пойти на отчаянный шаг гордость, или честь, или какой-то удар, нанесенный его мужскому достоинству. Все эти люди, которые выпрыгивали из окон, когда рушился рынок ценных бумаг или когда выяснялось, что они годами носили женское белье.
Блю спросил:
— Ну а женщины?
В тот же самый момент Элли произнесла:
— Нет, мужчина скорее склонен к тому, чтобы убить свою женщину.
— Правильно, — сказал Маркус. — Мужчина действует как в драме. Но женщина может наказать себя, испытывая чувство вины или любви. Я не могу представить себе, чтобы Мейбл чувствовала себя хоть в чем-то виноватой — значит, это должна быть любовь.