— А вы играете на каком-нибудь инструменте? — вклинилась в мужской разговор я, замечая, в конце концов, одну неполадку. Его руки. Совсем не руки музыканта. У Макса изящные руки с длинными красивыми пальцами. А руки Пьеро большие. Ими неудобно играть ни на одном инструменте мира.
— На фортепиано и немного на барабанах. — Ответил он, и его тонкие губы стянулись.
Он музыкант, тенор. Но поет он ужасно, такими тонкими губами не выдавить и несчастного звука. Он снова поправил очки. Очкарик.
Я нервно дергала ногой и опять считала секунды. Минута, две, десять, двадцать. Когда он уйдет? Меня раздражала его размеренная речь, белоснежная ухмылка, никогда не сползающая с лица, и безупречная прическа. Свои волосы я намотала на пальцы несколько раз и столько же раз размотала. Его колкие взгляды почти научилась не замечать. Но Бог услышал мою скромную просьбу избавиться от третьего лишнего в нашей компании. Пьеро решил пойти к себе, но напоследок наклонился ко мне так близко, что я ощутила его запах. Пахло шоколадом. Я застыла с накрученной на палец прядью. Его глаза так близко, что я чуть не провалилась на их дно. Ни тоненькой полоски белка, две чашки горячего шоколада. Бред какой-то. Такого не бывает, может, все из-за линз?
— Когда пойдешь домой, то не нужно переходить дорогу на красный свет с громко играющей музыкой в наушниках, особенно с Тициано Ферро. — И Пьеро удалился в свои царские покои.
Мне оставалось в недоумении пожать плечами и еще раз удостовериться, что дирекция театра взяла на работу больного на голову. Странно, больной и не лечится! И уже обратилась к Максу:
— Это что за заносчивая, самовлюбленная задница?
— Он хороший парень. С чего ты взяла? Определила по первому общению, сама себе надумала что-то.
— Нет, ты вообще видел, как он со мной обращался? Я такого отношения к себе никому не позволю! Подумаешь, не так выразилась!
Макс расхохотался и умоляюще посмотрел на меня:
— Из-за фамилии он здесь как обезьянка в зоопарке, все так и норовят посмотреть на него, расспросить, потрогать, пощупать. Не бери в голову, я уверен, Пьеро не со зла, как-никак притирка к коллективу сложная штука.
— Терпеть таких не могу, напыщенных павлинов. По нему же видно, что привык получать все и сразу. Вот ты как, считаешь его красивым?
— Он талантливый! — Максим положил руки мне на плечи. — Невероятно. Когда услышишь, обо всем забудешь!
Я выскользнула из-под рук брата.
— Нет, ты скажи. Считаешь его красивым? Он мог бы тебе понравиться?
— Да. И второе тоже да. Что ты взъелась на него? Сама не упускала случая подколоть его. При чем тут резьба по дереву?
Я махнула рукой и стала собираться домой:
— Ой, все! Подумаешь, недотрога. Так его не спроси, это не скажи. Я выражаюсь так, как выражаюсь. Это мой стиль. Кому не нравится, — я указала пальцем на дверь, — просьба проходить мимо. И далеко не потомок римского Аполлона твой Пьерò!
Я надула губы, попрощалась с братом и вышла из гримерки. В конце коридора стоял Пьеро с молоденькой, недавно устроенной помощницей костюмера. Она прямо млела рядом с ним, плавилась как кусок сливочного масла на раскаленной сковороде. Они взорвались смехом, шутил он, потому что девушка смотрела прямо в его противный рот. Но они вдвоем перевели взгляд на меня. Означало ли это, что он пошутил надо мной? Или просто неприятная случайность? Я вскинула бровь так высоко, как умела, показывая свое равнодушие.
— До свидания, — произнес он, прищурившись.
Я молча отвернулась.
На носу висел еще один экзамен по уголовному процессу. Последний в этой сессии. Через два дня назначена сдача, а я вместо того, чтобы штрудировать учебники и уголовно-процессуальный кодекс, провела дни, занимаясь бесполезным делом. Я готова ответить только на половину вопросов, потому что оставшаяся часть осталась заброшенной из-за наглой фотографии, светившейся на мониторе ноутбука.
Я была бы не я, если бы не нашла наглеца в социальных сетях. Но информации собралось самый минимум. Год рождения, он оказался моим ровесником, учебные заведения и несколько фотографий. По ним я могла составить психологический портрет Пьеро. До этого я считала, что никто себя не любит так, как любит Удальцов, но мой начальник мерк на его фоне, как догорающая скрюченная спичка. С каждой фотографии на меня смотрели авторитарный взгляд с прищуром и безукоризненная улыбка. Он не позировал для фотографа, так он смотрел на людей в жизни, свысока, по крайней мере, на меня точно. На одном снимке Очкарик был в светло-бежевых брюках, белоснежной рубашке с закатанными рукавами и в белых кроссовках, в тех самых, в которых я его видела в гримерке. Идеально уложенные волосы, смуглая кожа, он знал, как ему все это идет и нес как знамя. Как омерзительно! Я захлопнула крышку ноутбука.
Нужно сосредоточиться на уголовном процессе. Я полистала странички учебника одну за другой, что-то помечая карандашом, но глаза бегали в холостую между строчек, а в голове ничего не запоминалось. И причем тут Тициано Ферро? Я принялась читать с большим усердием. Интересно, у него близорукость или дальнозоркость? Ударив себя рукой по лбу, попыталась выбить дурь и нахальный образ из головы.
Я снова открыла ноутбук. Черт, зарядки совсем не осталось! Заряд не шел даже тогда, когда я подсоединила шнур питания. Что случилось? Я потыкала питание, включая и выключая. Опять ничего. Придется отдавать ноутбук в ремонт, на это уйдет день или, может быть, больше; половина не подготовленных вопросов по процессу, я не сдам экзамен, мне придется идти на пересдачу. И это все из-за долбаного Пьеро!
В самых расстроенных чувствах я проверила последнюю догадку, пощелкав выключатель в комнате. Ничего не произошло, просто отключили свет. Значит, нужно найти место, где есть свет. Самый простой и верный способ — позвонить Максу. Но телефон сам затрещал в руке.
— О, привет. Как раз тебе набирала. У нас свет отключили, когда дадут неизвестно, а мне заниматься нужно. Можно я воспользуюсь твоей электроэнергией?
— Давай, только бегом сюда, я скоро ухожу. Я вообще чего звоню. Сегодня утром Пьеро попросил меня тебе кое-что передать. Сказал, ты поймешь, но я сам не рассматривал. Какая-то коробка.
— Выбрось ее! — закричала я. Мне стало страшно и любопытно в тоже время.
— Придешь, разберемся.
Через мгновение я летела по шумному зимнему городу в направлении дома Максима. В верхней одежде и шапке я вцепилась пальцами в коробку, которая выглядела подарком.
— Вдруг там бомба? Или червяки?
Я скривилась и вспотевшими пальцами развязала ленточки, но крышку открыть не решилась, отпихивая ее к Максу:
— Дальше ты. Ты старше, а значит, дольше пожил, а у меня впереди экзамен не сданный.
Открыв коробку, мы оба разинули рты. Брат от недоумения, а я от неожиданности. В коробке лежали мои босоножки.
В целом у меня отличная память на лица. Увидев однажды человека, я запомню его надолго, может быть, причину нашего знакомства припомнить не удастся, но черты лица отложатся в небольшой ящичек на полке моей памяти. Лица Пьеро я не запомнила, наверное, потому что кричала, стоя посреди перекрестка, как сумасшедшая. Осыпала его оскорблениями и всеми теми словами, на которых держится свет. Ну конечно, тот самый дальтоник хренов!
Горел зеленый свет. Зеленый. Как сейчас помню. Зеленый свет светофора для автомобилей… Не он дальтоник, а я рассеянная курица. Выскочила на красный, прямо под колеса. Пьеро чудом успел затормозить и не сбил меня насмерть. А я сломала радиаторскую решетку его автомобиля лежащими передо мной босоножками. Ну и ладно, сам виноват!
К горлу подступил истерический смех, и я расхохоталась.
— Ты чего? Что это значит?
— Мы с Пьеро очень давно виделись при довольно, как сказать-то помягче. При довольно странных обстоятельствах. Я его не узнала, зато он хорошо запомнил меня.