Меня этот взгляд добил окончательно, но в эту минуту рядом кашлянула бабушка, кокетливо поправила гребёнку в седой голове и, поднявшись, пошла к Нинкиной маме.
Нинкина мама поднялась навстречу бабушке, они заворковали сразу о чём — то, наверное, о своих пиццикатах, присели, а Нинка прямо бабочкой вокруг них кружилась, так и вертелась вся. Бабушка, улыбаясь, поглядывала на неё, гладила её по волосам, потом посмотрела на меня и сказала Нинке что — то. Наверное, сказала, чтобы она пошла ко мне. Я подумал про себя, что уж это дудки, что уж Нинка ко мне не подойдёт, очень ей надо. Но странное дело, она, ничуточки не стесняясь — а ведь народу в коридоре было порядочно, — подошла ко мне и хоть бы хны — уселась рядышком. Словно мы с ней давнишние дружки.
От Нинки несло каким — то благоуханием, бант у неё прямо светился белым сиянием, щёки горели, как фонарики, чёрные глаза блестели, словно угольки. Нинка чувствовала себя как рыба в воде, будто она тут всю жизнь, в этом коридоре, пасётся. Она поглядывала на меня дружелюбно, а я не знал, куда от стыда деться: народ в коридоре скучал, и все прямо таращились на нас, особенно мальчишки. "Во, — скажут, — девчатник нашёлся! Девчатник музыкальный!"
Нинка же ничего* не замечала вокруг — надо же, я её такой простой, такой ненадменной первый раз видел! — и говорила со мной о всяких пустяках там: о том, какой в сорок девятом примере по арифметике ответ у меня, и всякое такое.
Она заглядывала мне в глаза, слушала моё бурканье с большим вниманием, всё время кивала головой, и мне в моём тумане, который плыл вокруг от моего стыда перед обществом, казалось, что и правда это не бант, а большая белая бабочка у меня перед глазами мельтешит.
— А ты не боишься? — спросила меня Нинка и посмотрела с участием.
— Чего? — буркнул я.
— Экзамена.
А я даже и не знал, что какой — то там экзамен будет! Я и не готовился.
— Ну, не бойся! — сказала Нинка. — Это ерунда. Простецкое упражнение. Нужно повторить, что тебе там выстучат. Слух проверяют.
Слух проверяют… Я даже и не думал, что слух ещё как — то проверяют. Я же не глухой, чего тут проверять? Но тем не менее что — то мне такое предстояло. Я заволновался ещё больше, чему способствовал Нинкин бант, заёрзал на стуле, видно, уши у меня покраснели пуще прежнего, и Нинка, заметив моё волнение, совсем обалдела: взяла меня за руку, пожала её и сказала:
— Не бойся.
Мне казалось, да что казалось — это было точно: пока Нинка сидела со мной и крутила своим бантом, все часы остановились. И люди вокруг ничего не делали, только таращились на нас.
И вдруг хлопнула дверь, все повернули голову, из — за двери вышел какой — то мальчишка, а вместо него туда впорхнул белый бант. Я даже не заметил, как Нинка проскочила мимо меня.
Я вздохнул, кровь отлила от моих ушей, и жизнь пошла дальше. Никто в коридоре не пялил на меня глаза, на душе стало очень хорошо, покойно, от Нинкиной мамы пришла бабушка и сказала мне с укором, будто я в этом виноват:
— А Ниночка уже давно играет!
Я хотел было спросить, на чём это она играет, но раздумал: хватит мне на сегодня этой Ниночки!
За дверью раздалась какая — то барабанная дробь. Через мгновение она повторилась, потом забренчал рояль. Дверь распахнулась, и на пороге появилась Нинка, ещё более румяная, и угольки её блестели ещё ярче.
Она бросилась к своей маме, они зашушукались там, в своём углу, потом поднялись и подошли к нам.
— Ну вот, — сказала Нинкина мама, — Ниночке прямо там, в комиссии, сказали, что она зачислена.
Бабушка снова стала гладить Нинку по голове, заулыбалась ей, захвалила, а её мама, радуясь, сказала:
— Но мы не уйдём. Подождём, как у Коляши!
"Ничего себе, — подумал я, — Коляша! Во придумали! Не дай бог, Нинка в классе скажет, изведут! "Коляша!"
Но расстроиться как следует я не успел: бабушка подтолкнула меня в бок и кивнула на дверь. Настала моя очередь проверять слух.
Я думал, там врачи. Уха — горла — носа. По врачей никаких не было. Были две женщины средних лет, сильно накрашенные, и возле рояля сидел сутулый старик с курчавыми волосками, торчащими из ушей. Это я, как вошёл, сразу заметил, это меня очень заинтересовало, я даже хихикнул про себя. "Вот тебе и ухо — горло — нос!" — подумал я. Но старик на меня никакого внимания не обратил, даже не обернулся, не поглядел на меня — может, сразу понял, кто вошёл…