А тут вдруг вошла вежливая, улыбка на вытянутом лице и маме сказала, хотя это не мама, а бабушка ей свою комнату сдаёт:
— Лизочка, не найдётся ли у вас для моего племяша матрасика лишнего? — и снова улыбнулась, словно мама ей торт подарила из коммерческого магазина.
"Ага, — отметил я, не переставая удивляться тёти Симиной вежливости, — значит, он племянник".
Мама стаскивала с кровати матрас, тётя Сима излучала сияние, с интересом поглядывала на меня, словно и ко мне у неё дело есть. Неожиданно квартирантка шагнула ко мне — я даже сообразить не успел, чего это она? — и провела рукой по моей голове. Я опешил, отступил назад, а тётя Сима разглядывала меня своими белёсыми глазами и приговаривала:
— А ты, Коленька, подружись с моим племянником. Его Васей звать, учиться в город приехал, будет у меня жить.
Я машинально кивнул, думая, что очень уж долго копается мама с этим матрасом, отступил ещё на шаг и взглянул искоса на тётю Симу. Она смотрела уже не на меня, а на маму: въедливо так смотрела и говорила, говорила, нудно, в нос — почему — то она всегда простуженная была, — и слова эти относились по — прежнему ко мне, а не к маме:
— Всю зиму проучится, а там уедет обратно в колхоз, он парень хороший, пионер, как и ты, скоро в комсомол поступит, ты подружись с ним…
Наконец мама одолела матрас, свернула его в толстый куль, поднесла к тёте Симе, и та вдруг сразу замолчала, торопливо поволокла матрас за дверь, даже спасибо забыла сказать.
Мама вздохнула, посмотрела на меня, кивнула на стол. Я подвинул табуретку, мама подняла с полу большую кастрюлю и сняла крышку. Я ахнул. Никогда я ещё не видел сразу столько молока. Кастрюля была полнёхонька. До краёв.
— Откуда этo?
— Ешь, ешь!
Я навалился на молоко, уписывая его с хлебом.
Вошла бабушка, вздохнула у меня за спиной — я её по одному вздоху в темноте могу за много шагов узнать.
— Ну вот! — сказала бабушка и снова вздохнула.
Мама посмотрела на неё, будто осуждала за что — то. Опять, наверное, за комнату. Они часто про это говорили. Больше, правда, шёпотом, потому что стенка была дощатая, не капитальная, и всё было слышно, что там делается, у тёти Симы. И что у нас делается, ей тоже слышно было.
Мама всё бабушку ругала, зачем мы ту комнату сдаём. До войны никакой той комнаты не было. Была одна большая, и в ней мы все вчетвером жили — папа, мама, бабушка и я. А когда война началась и жить стало трудно, бабушка большую комнату надвое разгородила. Теперь война уже кончилась, но бабушка квартирантов всё пускала. Может, потому, что денег всё ещё не хватало, а может, по привычке.
Мама шептала бабушке, что вот скоро вернётся из армии отец, — что же нам тут так и тесниться? Бабушка кивала головой, соглашалась и говорила, будто тётю Симу она предупредила и, как только приедет отец, она сразу съедет, и стенку отец разберёт. "Прямо в первый же день!" — клялась бабушка, и мама уступала.
— Ну вот! — повторила, опять вздыхая, бабушка и, словно оправдываясь, произнесла: — Хоть теперь с молоком будем.
— Мама! — воскликнула мама шёпотом — это она к бабушке, сами понимаете, обращалась — и возмущённо на неё поглядела.
— А что — мама! — прошептала ей в ответ бабушка. — Ведь не на небе живём!
Бабушка помолчала, словно в нерешительности, и добавила:
— Ну, и потом помочь надо: видишь, какие обстоятельства — некуда пареньку деться!
— Значит, будет у нас жить? — спросил я, неприязнью оглядывая маму и бабушку. — А отец.
Мне почему — то показалось, раз этот парень будет жить у нас, отец ещё долго не приедет.
— Как папа приедет… — начала своё бабушка.
Но я её оборвал:
— …так они сразу и уедут!
Наступила неловкая пауза.
— Коля, — сказала мама, вздохнув, — вот этот мальчик… Вася… — Мама мялась, не решалась что — то такое сказать. — Так ты это… как бы тебе объяснить… Так ты с ним не очень — то… понимаешь… дружи.
Мама просто вся извелась, объясняя мне свою мысль. А мысль — то — в два слова. Не водись, мол, с ним, да и всё. Я прикинулся дурачком:
— А что? Почему?
— Ну, он… понимаешь, — принялась опять заикаться мама, — он старше тебя и потом… ну… это… курит.
"Ага! — подумал я, уминая хлеб с молоком. — А сама улыбалась, на него глядя. Как он дым из носу пускал, будто древний ихтиозавр".
— Ну, а ты скажи, чтоб не курил, — ответил я. — Пионер ведь! Или не пускайте его жить, а то отец так никогда и не приедет.