— Могут, — ответил Игнат, будто извиняясь, — по нонешним строгостям могут. Да ещё горох чёртов!
Тётя Нюра словно только что услышала про это.
— Какой ещё горох? — крикнула она и вскочила. — Какой горох?
Милиционер стоял, опустив голову, и ковырял култышкой мягкую землю.
— Николка! — крикнула тётя Нюра. — Какой горох?
К нам стали подходить женщины. Они останавливались поодаль и слушали.
Я вздохнул поглубже. Вот какой этот главбух проклятый, оказывается! Не поленился, значит, слазить в огород к Ваське, пока дома никого нет, посмотрел, растёт ли горох.
— Это я, — произнёс я дрогнувшим голосом.
Милиционер удивлённо оглядел меня по частям: сперва штаны, потом живот, потом голову с кепкой блинчиком.
— Васька тут ни при чём. Это я горох рвал, — повторил я.
— А много? — осторожно спросил милиционер, будто я опасный преступник и убил кучу людей. Мол, много ли трупов.
— Два кармана! — ответил я. — А Васька меня отговаривал!
Милиционер плюнул.
— Чёртов Макарыч! — сказал он. — Я думал, два мешка.
— И чего к пареньку пристали! — проговорила старуха с весёлыми глазами. Коленки она уже снова обмотала мешковиной и походила на пугало — руки бы ей только раскинуть да стать неподвижно. — Он ведь работает вон как! Снопы возит! Жал намедни! Так чо, ему гороху карман набрать нельзя?
Женщины, окружившие нас, загудели, закивали головами, но одна вздохнула:
— Охо — хо, с этим Макарычем лучше не связываться, под какой хошь закон нодведёт.
— Ребёнка — то? — удивилась Маруськина бабка. — Да что мы, безголосые, али как? — В руке она держала поварёшку и трясла ею, будто хотела стукнуть Макарыча по лбу.
Подошёл бригадир, сытый и весёлый. Ничего он не слышал, про что тут толковали.
— А ну, граждане бабы, поехали дальше, пока вёдро. Не дай бог, ещё дождь зарядит.
Женщины стали расходиться.
— Бабы! — крикнула весёлая старуха с обмотанными ногами. — А Нюрке — то идти надо. Надо её отпустить.
— Пускай идёт, раз такое дело, — добавил кто — то. — Но из — за гороху не мог Васька убечь. Не такой парень.
Тётя Нюра стояла, кусая кончик платка, и глядела себе под ноги.
— Нет, он не из — за гороху, бабы, — сказала она. — Он из — за другого.
Но и тут я ничего не понял.
Кто — то тронул меня за кепку. Я поднял голову. Милиционер уже сидел на лошади.
— Садись! — сказал он мне. Я просунул ногу в свободное стремя и обречённо сел сзади него. — Держись за меня! — велел одноногий усач, и я его обнял.
Женщины приветливо махали нам.
— Не бойся, паренёк! — крикнула старуха, обвязанная мешковиной.
Махнула рукой голоногая Маруська. Мелькнул чан, молотилка и спешащий к ней бригадир.
Сверху, с лошади, было далеко всё видно.
— Вот что, паренёк, как тя, — сказал милиционер.
— Колька, — ответил я, крепясь.
— Ежели пытать будут про горох, говори, что ничего не знаешь. Не брали, мол, никакого гороха. Вас ведь только один Макарыч видел?
Я кивнул.
Тётя Нюра шагала рядом с конём и глядела на меня заплаканными глазами.
"Кругом какая — то чушь! — думал я. — Горох этот проклятый, Васька куда — то сбежал…"
— Тёть Нюр! — сказал я. — Да вы не волнуйтесь. — Она взглянула на меня, как на спасителя. Как на святого, который тут на лошадиной спине трясётся. — Васька сбежать не мог, что вы! Он, наверное, на Белой Гриве пашет!
Я вспомнил двух измождённых тёток и старую лошадь, вспомнил, как глядел на них Васька, когда мы уходили и всё время оборачивались с горы.
— На Белой Гриве? — удивился милиционер. — А ты откуда знаешь? Говорил он тебе, что ли?
— Да нет! Просто мы с ним туда ездили, там две женщины пашут, а поле — ого — го!
Тётя Нюра всхлипнула: то ли на радостях, что Васька ещё, может, не сбежал, то ли от горя — пропал всё — таки.
— Не реви, не реви, — успокоил её Игнат, — сейчас доставлю вас и туда сгоняю.
— Будь что будет! — проговорила вдруг тётя Нюра, вытирая глаза. — Будь что будет, только бы не убёг! В жисть тогда перед Иваном не отвечу.
Я знал, что Иваном звали Васькиного отца, и удивился — он же погиб.
Милиционер взглянул на неё сверху, промолчал, цокнул на коня.
— А ты это всерьёз, Анна? — спросил, помолчав, он, и я опять удивился. Оказывается, настоящее — то имя у тёти Нюры — Анна. Как у королевы какой.
— Ох, Игнат, — ответила тётя Нюра, — что тебе и сказать, не знаю. Боюсь, не поймёшь ты меня, осудишь, ведь ты воевал, даже ногу на войне потерял, значит, понять не захочешь.