— Ох, Василей, Василей, — со вздохом, как бы жалеючи, произнёс Макарыч, — сколь я тебя пре дупреждал: смотри, достукаешься, смотри! По — хорошему говорил, по — отцовскому.
— Заткнись! — вдруг гаркнул Васька и вскочил. — "По — отцовскому"!
У Макарыча взмокла лысина.
— Ну, погоди, гадёныш, — прошипел он, — под суд отдам!
— Под суд? — прогромыхало вдруг от двери.
Я обернулся. В избу вошёл Терентий Иванович, председатель. За ним стучал деревяшкой Игнат.
— Под суд, говоришь? — спросил снова председатель. Он подошёл к столу и уселся на лавку рядом с Макарычем. Игнат остался у дверей. — А за что под суд?
— А за то, Терентий Иванович, — шустро повернулся к нему главбух, — что прогулявший три дня отдаётся под суд, вам понятно?
— С чего это ты взял, Макарыч, что он прогулял? Он на Белой Гриве двум бабам пахать помогал. И пахать там благодаря ему мы на день раньше кончили, понял? Парню спасибо надобно сказать. Малец ещё, а работать лезет. Потому что понимает, как трудно.
— Понима — ает! — протянул, издеваясь, главбух. — А горох колхозный воровать — тоже понимает?
"Ну гад, ну гад!" — прошептал я и кинулся в атаку.
— Это не он горох рвал, — шагнул я вперёд, — а я!
Терентий Иваныч обернулся ко мне, удивлённо разглядывая, что тут за личность такая ещё появилась.
— Он меня выручить хочет, — сказал Васька, бледнея и кивая на меня. — Он думает, его не посадят, раз он маленький, вот и выручает. Но вы его не слушайте, это я горох ломал. Два кармана набрал.
— А кто вам сказал, — медленно спросил Терентий Иванович, — что за два кармана гороха вас посадят? — Мы молчали. Председатель хмуро поглядел на Макарыча: — Опять ты, главный бухгалтер?
— Я! — ответил Макарыч, промокая лысину платком. — Я как сознательный колхозник не перестану стоять на защите социалистической собственности!
— Знаешь что, Макарыч, — задумчиво произнёс председатель, — катись — ка ты отсюдова!
Макарыч вскочил из — за стола, открыл рот, собираясь сказать что — то, но председатель перебил его.
— Знаю, знаю, — прикрикнул он, — чего ты сказать собираешься. Мол, жаловаться стану! Жалуйся! Мы пуганые. Между прочим, жаловаться будешь — не забудь сказать, что, когда даже мальчишки работали, ты в конторе сидел!
Дверь грохнула, Макарыч исчез. В избе стало тихо.
Васька сидел, опустив голову, на столе всё ещё белела лужица молока и лежала опрокинутая кружка.
— Ничего, Васька, — сказал председатель, подходя к нему и садясь рядом. — Вот купим осенью трактор, снова пошлю тебя учиться. Будешь главным пахарем у нас! Правильно ты порешши счётами стучать не для мужика занятие! А то вырастешь, облысеешь и станешь таким же Макарычем.
Я представил себе Ваську лысым, с очёчками на носу, как у главбуха, и расхохотался.
И тётя Нюра, и милиционер, и Терентий Иванович, и Васька вдруг тоже расхохотались.
День клонился к закату. Солнце запуталось в слоёных облаках над лесом, угасило свой жар, потонуло ярким малиновым шаром в синем мареве. Из углов, из лесных овражков выплыли на деревенскую улицу летние сумерки. Отстрекотали, угомонились кузнечики, зато надсадно звенели комары, выцеливая места помягче. Васька, перекинув топор через плечо, а я с лопатой наперевес шли к околице.
— Коли можете, приходите, — сказал, уходя, председатель, — там и бабка ваша копошится, смените её.
На взгорье за деревней мельтешил народ. Слышался сдержанный говор, редкие, приглушённые удары лопат о камень, стук двух или трёх топоров и гундосый голос пилы.
Чем ближе мы подходили, тем ясней различал я, что взгорье на околице как бы выросло, поднялось повыше. И точно.
Люди насыпали холм, невысокий, метра в два, и плотно укрыли его дёрном. Горка подросла, и на ней, на этой высотке, белела дощечками треугольная пирамидка, поставленная на манер деревянного речного бакена: три основы, врытые в землю и обитые досками.
Мы опоздали, памятник был почти готов. Терентий Иванович пилил с Васькиной бабкой последние доски, а дед, так и не снявший медали, гладко отёсывал эти досочки и аккуратно набивал их к основам. Голова у деда тряслась, но рубанок ходил в руках точно, снимая тонкую стружку.
— Дед Трифон, — крикнул председатель старику, увидев нас, — принимай подмогу, передохни.
— А ну, поступай в мою бригаду, — весело за — шумел дед, но стругать дощечки нам не дал, а велел их аккуратно прибивать к стоякам — по два гвоздя с каждой стороны, да отпиливать концы.
Васька заворчал, что приходится делать такую мелочь, её и одному — то на полминуты, и погнал меня к Терентию Ивановичу.