Старому Музыканту стало интересно, не замышляют ли «мистер Браун» и «мистер Смит» побег, возмечтав о свободной жизни. Оба подростка были сиротами – родители «мистера Брауна» умерли от СПИДа, который, по словам доктора Нарунна, стремительно распространялся по стране из-за роста проституции, торговли людьми и наркомании. А отец «мистера Смита», журналист, известный резкой критикой политики захвата земель и насильственного выселения жителей, был застрелен на людном рынке неизвестными, умчавшимися на мотоцикле. Через месяц та же судьба постигла и мать «мистера Смита». Осиротевшие мальчишки недавно приняли монашеские обеты и, скорее всего, останутся при храме, пока не повзрослеют, чтобы жить самостоятельно.
Во время Чол Васса, «затворничества в сезон дождей», длящегося с середины июля по конец октября, когда муссонные дожди льют особенно сильно, буддистские монахи удаляются от внешнего мира и не выходят с храмовой территории, посвятив себя занятиям и медитации. В это время много молодых людей и подростков приходят в монастырь на временное послушание – от трех дней до трех месяцев. Большинство – сироты, чьи родители, как у «мистеров Брауна и Смита», пали жертвами бесчисленных болезней бедности, насилия вооруженных политиков или личной мести. Таких детей никто не берет из страха заразиться или же навлечь на себя вендетту, а в храме они находят подобие семьи, крышу над головой, заботу и пищу, хоть и раз в день. Кто-то решается избрать духовную стезю, но большинство просто спасается здесь от полной нищеты. Тем не менее, настоятель Конг Оул редко отклонял просьбы неофитов, считая, что образование, практическое и духовное, нельзя получать на пустой желудок или дрожа под проливным дождем.
Старый Музыкант умылся водой из глиняной чашки, потом намочил один конец своей кромы и обтер руки и торс, поливая на ноги в шлепанцах, он отмыл их от грязи и побрел в хижину переодеваться для церемонии. Он нашел традиционную белую рубаху и пару черных брюк с запáхом – единственную свою одежду без заплат и пятен. Кстати, это был подарок родителей Макары на Кратин, праздник с карнавалом, когда под бой кубкообразных барабанов чайям огромные марионетки зазывают прихожан и гостей в храм, делать пожертвования. Когда Раттанаки подали ему свернутую одежду, Старый Музыкант не сразу решился ее взять, напомнив им, что он не монах, у него нет духовной мудрости и ему нечем с ними поделиться, чтобы облегчить их трудности. Супруги ответили, что ничего от него не ждут, кроме простого пожелания – молитвы-другой теводам и богам, чтобы у них, Раттанаков, всегда был рис в горшке и место, где спать, и чтобы их сын Макара бросил свои странности и вернулся в школу, вырос сильным и предприимчивым. Старого Музыканта тронула их щедрость. Он знал, что супруги ограничены в средствах: жена продает овощи, а муж таксует на мотодапе – развозит людей на своем ржавом скутере. Вдвоем они едва зарабатывали столько, чтобы прокормиться самим и растить сына. Отчего они решили, что такой неимущий жалкий червяк, как он, в силах изменить их жизнь своими пожеланиями? Однако мнение Раттанаков заставило его задуматься. Более того, оно привело Старого Музыканта к небольшому открытию.
Он не обратился к религии; не вернулся он и к вере в товарищество и братство – идеологию революции, но скромный подарок в виде одежды, сделанный с уверенностью, что отданное не пропадет втуне, заставило его понять: произвольность рождения и обстоятельств все-таки можно изменить, но не божьим промыслом и не социальным инжинирингом, а такими вот бескорыстными поступками, простыми проявлениями сочувствия. Старый Музыкант не сомневался, что без людской доброты скитаться ему по улицам нагому и босому и жить среди городского отребья.
И он пожелал Раттанакам огромного состояния – не меньше того великодушия, которое они проявили. Наверное, так он и научился молиться – не как молятся богам, а просто время от времени делая паузу и думая о других.
Он подошел к дверному проему и, прежде чем опустить полог из мешковины, чтобы одеться без свидетелей, еще раз оглядел храмовую территорию. Перед глазами мелькнула белая вспышка, он заморгал. Если сказать об этом доктору Нарунну, тот, скорее всего, скажет, что Старый Музыкант слепнет и на здоровый глаз, и белые всполохи, которые он видит все чаще, – это нечто вроде фантомной катаракты, предвестника начала болезни и полной слепоты. Нет, ему говорить нельзя. Лучше думать, что это она, призрак его скорби, мелькнула перед глазами. Он видел ее везде, куда смотрел.