Очень немного найдется в Советском Союзе мест, где бы он не выступал.
И все это не было погоней за тщеславием или выгодой. Было одно желание — поделиться своим искусством с народом, познакомиться с жизнью людей, которым ты посвятил свой труд.
Есть знаменитые путешественники, цель которых — отдать то, что знаешь, приобщить других к культуре своего народа, среди которого ты живешь и которому ты служишь. Такую миссию выполнял и Максим Дормидонтович Михайлов. Вся его жизнь была целиком отдана духовному обогащению своего народа.
1983
Антонина Нежданова
Я всегда испытываю чувство внутренней настороженности, когда, говоря о явлении в опере, называют только три-четыре имени. Справедливо ли это? И да, и нет. Если бы не было блистательных предшественников, голоса которых звучали на сцене Большого театра, не могла бы сразу засиять и Нежданова. Закон преемственности в вокальном искусстве особо ценен — по книгам мудрецов научиться петь невозможно.
Сегодня, отмечая столетие со дня рождения Антонины Васильевны, народной артистки СССР, мы благодарно вспоминаем ее и радуемся, что имели возможность работать рядом с ней.
В Москве есть улица Неждановой, в Одессе консерватория носит ее имя, есть мемориальная доска на месте дома, в котором она родилась. Есть творческий кабинет певицы в бывшей ее квартире. Есть труды о ней... Но мне думается, что, если бы при жизни ей все это перечислили, она улыбнулась бы и сказала: “Нет, этого не может быть”. В. И. Немирович-Данченко однажды заметил: “Нежданова как артистка выше своей славы”.
Антонина Васильевна Нежданова родилась на Украине в учительской семье в деревне Кривая Балка, неподалеку от Одессы. Родители ее обладали хорошими голосами, музыкальной памятью и прекрасным слухом. Отец был регентом хора, играл на скрипке. С детства будущая певица тянулась к песне. Но она увлекалась также чтением, рисованием, танцами, спортом. И не думала о профессии артистки. Окончив гимназию, стала учительницей. И только настояния друзей и знакомых, восхищавшихся необыкновенным тембром ее голоса, музыкальностью, заставили молодую девушку поехать в Петербург, а потом в Москву. Профессор Московской консерватории Мазетти взял ее к себе в класс, а через несколько лет Нежданова окончила консерваторию с золотой медалью — до той поры этой награды вокалисты не удостаивались. Дальше судьба певицы неразрывно связана с Большим театром.
Мне было лишь два года, когда Антонина Васильевна уже выступала на сцене. И все же мне довелось быть ее партнером в операх “Травиата”, “Лакме”, “Лоэнгрин”, в дуэте “Ромео и Джульетта” Чайковского.
Эти совместные выступления были для меня огромной школой. И не только певческой. Я видел, сколько терпеливости, целеустремленности, труда вкладывала она, уже великая тогда, признанная артистка, в каждую новую партию, каждую репетицию. Настойчиво, по нескольку раз, повторяла она одну и ту же фразу, добиваясь вокальной законченности, естественности звучания. Виртуозное исполнение не было самоцелью. Полностью владея секретом знаменитого бельканто, Нежданова вносила в пение глубокую осмысленность, выразительность, задушевность. Она заставляла забывать зрителей об условности оперного искусства и вместе с ней переживать судьбу героев. Татьяну в “Евгении Онегине” она пела так, что в сцене письма в зале люди плакали.
Исключительные природные голосовые данные сочетались у нее с большой музыкальной одаренностью. Но певица много работала над драматической основой образов, их пластическим выражением. Рассказывают, как В. И. Суриков, очарованный Неждановой в опере “Снегурочка”, не узнал артистку, когда она разгримировалась. Высокая, статная, Антонина Васильевна так перевоплотилась в хрупкую, полуребенка Снегурочку, что ввела в заблуждение художника.
Помню “Травиату” в Большом театре. При почти математической точности в технике она сумела передать тончайшие переживания своей героини. Пела она, как скрипка Страдивари.
Антонина Васильевна обладала еще одной удивительной чертой. Она могла быть беспощадно суровой к небрежности, лености в творчестве. А “жаждущему” всегда помогала немногословными, но очень точными, четкими замечаниями и советами, искренне радовалась удаче товарища. Мы много работали с Антониной Васильевной над дуэтом Чайковского “Ромео и Джульетта”, пели его в Большом театре. А через некоторое время на ответственном концерте в Колонном зале этот дуэт исполняли Е. В. Шумская и я. Нежданова сидела в ложе. Надо было видеть, с какой доброжелательностью она слушала, как сердечно аплодировала! Нас как волной подбросило. Я спрыгнул со сцены, подошел к ложе и цветы, которыми одарили зрители участников концерта, я тут же вручил Антонине Васильевне.
Вспоминаются и наши концертные выступления в Ленинграде, в Большом зале филармонии. Аккомпанирует Н. С. Голованов. Все трое волнуемся. Я обращаюсь к Неждановой: “А вам-то, Антонина Васильевна, чего беспокоиться!”.
— Мне-то и надо волноваться,— отвечает она.— Я должна оправдать ожидания публики.
И это говорит артистка, покорившая таких великих художников, как К. С. Станиславский, Б. Шоу, А. Барбюс. Артистка, чьи выступления не пропускал Скрябин. Артистка, для которой создал Рахманинов свой знаменитый “Вокализ”!..
Как-то в торжественной обстановке, обращаясь к Антонине Васильевне Неждановой, я сказал: “Вы — наш камертон”. Это справедливо до сих пор. Для каждого артиста она является образцом музыканта и человека, щедро делившегося с другими своими умением, знаниями, опытом и душевной теплотой.
Творчество Неждановой — пример того, как истинное служение народу, теснейшая связь с ним, великий труд развивают талант художника, создают ему славу при жизни и заносят имя его на страницы истории русского и мирового искусства.
1975
Надежда Обухова
Значение каждого человека в жизни определяется той степенью любви и уважения, которые он вызывает у окружающих. И вот здесь вспоминается Надежда Андреевна — моя милая, добрая соседка, ласковая и капризная, наивная и обаятельная. Она была обаятельна даже тогда, когда никак не могла понять взаимоотношений различных организаций. Обывательски настроенный человек мог бы усмотреть здесь нечто иное — снисходительно-барское отношение, претензию на право не знать и не касаться всего нового. Ведь у Надежды Андреевны раньше было привилегированное родовое и имущественное положение, потеря которого могла бы повергнуть ее в уныние и даже в озлобление. Нет, нет и нет! Недаром ее душа, ее пение были такими просветленными, такими доброжелательными, полными такого глубокого значения.
Была ли это общечеловеческая любовь, или страдание и боль в трудные минуты за свою страну и свой народ, мольба за униженных и оскорбленных — все эти мысли и чувства она передавала с присущим ей блестящим мастерством и доносила до слушателей силой своего неповторимого голоса, и прежде всего до нового слушателя, который раньше не бывал в стенах Большого театра.
Была ли она одна такая — Надежда Андреевна Обухова? Нет! В начале двадцатых годов мне посчастливилось видеть много таких людей, и не только в искусстве, не только артистов, но и педагогов, ученых, военных. Как правило, эти люди были очень богаты духовно, щедро отдавали себя и жили полной творческой жизнью.
Я не буду говорить о том, что значило пение Надежды Андреевны, потому что в этом есть и радость, и горе. Радость, когда слышишь знакомые звуки, и горе от сознания, что невозможно ни словами, ни в записях передать подлинное звучание ее живого голоса. Говорить можно только о воздействии ее искусства на тех людей, которые были слушателями этой замечательной певицы и этого замечательного человека.
Оттого лучше вспомнить об отдельных эпизодах, отдельных случаях, которые могут дополнить, дорисовать образ Обуховой для тех, кто уже никогда ее не увидит, а будет только читать эти строки.
Мы были соседями с Надеждой Андреевной более тридцати лет — сначала жили в доме бывших императорских театров, а последние годы в доме на улице Неждановой (бывш. Брюсовском переулке), и вся ее жизнь проходила у меня на глазах. Надежда Андреевна сильно отличалась от многих артистов Большого театра. Ведь когда на афише стояло ее имя, уже готовили дублершу, так как если Надежда Андреевна хотя бы в малейшей степени чувствовала себя не в форме, она категорически отказывалась петь. Мне хотелось бы подчеркнуть это обстоятельство — на мой взгляд, оно свидетельствует прежде всего об огромной ответственности перед аудиторией. И что же? Жизнь подтвердила ее теорию — менялось начальство, которое хваталось за голову при ее отказах петь и кричало, что с Обуховой трудно строить репертуар, многих поглотила медленная Лета, а голос Надежды Андреевны звучал до последних дней ее жизни; она пела, и — что самое главное — пела хорошо.