Ее домашний быт заслуживает особенно пристального внимания. Сейчас много говорят и пишут о правильном ритме жизни и пытаются установить единый режим, единую школу для будущих певцов, но, вопреки этим правилам, Надежда Андреевна начинала петь в час ночи. Я, как и все люди, люблю тишину, но, когда начинал звучать голос Надежды Андреевны, всегда невольно был захвачен ее пением. И вот часто происходило так: у Надежды Андреевны Матвей Иванович Сахаров — замечательный музыкант, с которым в течение многих лет было связано и мое творчество,— и скрипач Н. П. Шереметев, начинается волшебное пение; я за стенкой, все слышу — не утерпится, шагаю к ним. И вот тут и происходило то таинство обогащения и таинство отдачи, когда человек, отдающий духовно, вырастает и сам становится богаче. Эти вечера были незабываемыми. Именно в один из таких вечеров у нас родился дуэт “Ночи безумные” с гитарами.
К сожалению, кроме записи дуэта Кончаковны и Владимира Игоревича и этого дуэта, от совместных наших выступлений ничего не сохранилось в записях. А жаль! Я не сомневаюсь, что для многочисленных любителей музыки это представляло бы интерес. И нет вины Надежды Андреевны в том, что ее творчество, отличающееся таким огромным диапазоном, не было запечатлено в записях во всей его полноте. Еще и сейчас существуют люди, которые, испытав в свое время неудачу на поприще искусства, переходят на техническую работу, и часто именно от них зависит, родится запись или не родится. Они планируют, подготовляют, дают названия этим записям. Их нельзя обвинять в том, что они не понимают значения такого, например, явления в искусстве, как Надежда Андреевна Обухова, но возможность “влиять”, “разрешать” или “запрещать”...
Мне жаль этих людей. Но жаль — гораздо больше — того, что поколение, во имя которого Обухова самоотверженно трудилась всю жизнь, лишено возможности слышать свою замечательную певицу во всей полноте ее таланта. Ведь пять романсов Чайковского, приготовленные к записи Обуховой, не были записаны, и теперь уже никто не услышит их. Это невозместимая утрата. Оправдание всегда найдется, но ведь главное в том, что были все возможности и все же ничего не было сделано. И наш долг, как это ни прискорбно, на этом печальном примере учиться помогать не только нашим начинающим в искусстве. И да простится мне — только с позиций великой доброжелательности приводится этот печальный пример. Ведь воспоминания о Надежде Андреевне, как мне думается, должны носить такую форму, где самые трудности и сложности ее жизни учили и приносили бы пользу и профессионалам, и любителям, и почитателям искусства.
Когда время от времени на страницах печати возникает беседа об опере, о будущности оперного жанра, я вспоминаю Надежду Андреевну, и прежде всего ее исполнение роли Кармен. Ведь Надежда Андреевна в роли Кармен служила ярчайшим доказательством того, что оперный жанр имеет свое неповторимое своеобразие. Она не вытанцовывала хабанеру, ее плечи не содрогались под аккомпанемент кастаньет, но спето все было так, что вот уже более четверти века ничто не может идти в сравнение с образом, созданным Надеждой Андреевной на сцене Большого театра. Так что вопрос не в талии, не в танцах и не во внешности, схожей с описанием Мериме,— ведь в опере неважно, сама ли она влезала за кулисами на лошадь контрабандистов, или кто-то помогал ей. Существует убедительный язык музыки, пения, и этим языком Надежда Андреевна передавала в совершенстве всю глубину любви и трагедии, и ни слово, ни танцы в опере не могут донести этот образ так, как самое сильное средство — человеческий голос.
На мой взгляд, исполнение Надежды Андреевны может быть мерилом при споре, какой должна быть опера сегодня и завтра, так как чем меньше будет “всамделишной” правды, тем больше будет правды поэтической, музыкальной, закономерной для оперы. И хотя в печати иногда появляются статьи о современном искусстве и современной опере, но внушительная цифра оперных и балетных спектаклей, которые увидели свет рампы только один раз, а некоторые и этого не удостоились, свидетельствует о том, что мы еще мало учитываем достижения наших корифеев. Ведь часто для некоторых “проповедников” нового сам пример является спорным с точки зрения профессиональных канонов оперы, музыкального театра. И в этом вопросе чаще шумят те, которые свое призвание ощущают именно в шуме, а не в гармоническом понимании того или иного вопроса в искусстве.
Между тем творческий путь знаменитой певицы, которая получила всенародное признание, может помочь разобраться во многих трудностях и загадках оперного жанра. Не нужно уклоняться от острых вопросов и нивелировать их; это даст возможность избежать пройденных ошибок и ненужных экспериментов.
Я не раз обнимал Надежду Андреевну, пылко ее целовал, в некоторых случаях она отвечала. Это зависело от того, какой творческий облик она несла в себе. Иногда это бывало в присутствии двух с половиной тысяч человек, но случались и объятия, когда были только двое — Кармен и Хозе. Это было в ее комнате, ночью, звучали кастаньеты. Надежда Андреевна медленно, грациозно кружилась вокруг меня, напевая: “Любовь свободна, мир чаруя...”. На ней был рабочий балахон — платье для репетиций, и хотя мне не приходилось петь с ней Хозе на сцене, я был только партнером-репетитором, на котором все проверялось. Я сохранил об этих часах незабываемые воспоминания.
Мне кажется, что я был удобным партнером для Надежды Андреевны, — удобным не только потому, что был ее соседом, но и потому, что мы многое понимали и чувствовали одинаково, потому, что она могла положить голову на мое плечо, не сгибая колен, и могла не беспокоиться о графическом рисунке, когда нужно было падать в объятия. И бог знает еще почему! И тогда, и сейчас я был рад этому: временами такие репетиции творчески гораздо богаче и насыщеннее, чем даже некоторые спектакли. Надежда Андреевна была неутомима, она была влюблена в свою роль и увлекала всякого, кто начинал с ней работать...
Особая тема — круг почитателей и поклонников Надежды Андреевны. Видимо, у каждого артиста есть свой круг почитателей,— и какие они разные! У Надежды Андреевны были и поклонники очень почтенного возраста — “старая Москва”, но были и высокообразованные юноши и девушки, которые приезжали на ее выступления даже из Ленинграда. Некоторых из них я знал. Это те, которые еще раз заставляют вас возвратиться к инструменту, еще раз подумать: так ли это, — когда вы трудитесь над тем или иным произведением, пока не придете к тому или иному решению. Любовь и восхищение этих людей заставляют артиста еще требовательнее отнестись к себе.
Круг почитателей Надежды Андреевны был очень велик — ведь обыкновенно, когда она появлялась на сцене, зрительный зал поднимался и стоя приветствовал любимую певицу. И как это радовало тех, кто ее приветствовал, и артистическую братию, которая может жить и радоваться радостью других и получать в этом духовную поддержку!..
В 1961 году на Украине — Черкассах и Умани — было объявлено несколько моих концертов. В середине августа мы были в Каневе, на могиле Шевченко. Оттуда мы собирались по Днепру проехать в Черкассы. И вот телефонистки стали разыскивать меня по городу и по району, чтобы я поговорил с Москвой. Узнав, что меня вызывает Москва, я, естественно, подумал, что речь будет идти о выступлениях на Украине и в Москве. И в голосе моем, видимо, почувствовалось раздражение, ведь так хотелось побыть у Днепра, а телефонные звонки означали какие-то новые обращения и обязательства. И вот меня тронули телефонистки, их человеческое участие. Только потом мне стало ясно, что они уже тогда знали о скорбной вести, но не сказали мне об этом сразу, щадили — ведь и они понимали всю горечь утраты, зная Надежду Андреевну по радио, по записям.