А я играл и играл упражнение помер 24.
Молча, ничего не говоря, Зинаида Ивановна взяла меня за руки, отвела их в сторону и сыграла какую-то новую фразу. Я тотчас повторил её. Тогда она сыграла третью, и я опять поразил её. Я сыграл все три фразы подряд, сначала упражнение 24, а потом два новых.
Зинаида Ивановна вздохнула, погладила меня по голове и сказала:
— Вот видишь…
Будто я неслух, который долго упрямился, а вот теперь сдался, уступил. Будто всё, что случилось сегодня, давно уже быть могло. Ничего она не поняла, Зинаида Ивановна.
А я сидел, свесив руки, как знаменитый пианист после долгой игры, и мне казалось, что меня кто-то вытряхнул. Что внутри у меня пусто.
Я медленно оделся, взял в руки свою нотную папку и вышел на улицу. Зинаида Ивановна удивлённо глядела мне вслед.
Впереди, где-то по дороге домой, меня ждал Юрка. А двух побед подряд не бывает. Не осталось у меня на Юрку сил…
Он ткнул меня куда-то в грудь, и, хотя было совсем не больно, слёзы застлали улицу, ставшую расплывчатым, мутным пятном.
Но вот проходит черёд тяжких дней, сплошных неудач и неприятностей. Настаёт минута, когда вы вдруг улавливаете еле слышные шаги приближающихся перемен. Всё вокруг по-прежнему — одни неприятности, но вы ощущаете, вы наверняка знаете, что скоро, скоро, не сегодня, так завтра, не завтра, так на той неделе вдруг случится что-то невероятное. И вам уже легче. И неприятности, которые по-прежнему не дают житья, не такие уж неприятности. Вы воспринимаете их как временные осложнения, как грипп, например, от которого никуда не денешься, но скоро — вы это знаете наверняка, — скоро он пройдёт…
Так было и со мной на другой день. После школы опять предстояла дорога к Зинаиде Ивановне, и Юрка посреди этой дороги, урок музыки, обратная дорога и вторая встреча с Юркой.
Но в школе, вспоминая время от времени о предстоящем, я не сжимал кулаки в лютой ненависти к Юрке, не вздрагивал, стыдясь сам себя. Что-то должно было случиться скоро. Это неизвестное что-то вселяло в меня столько уверенности и покоя, что даже когда Нинка, ощутив мой взгляд, опять посмотрела в меня блестящими своими глазинами, я не отвернулся, как обычно, а выдержал этот взгляд. Мне стало тепло отчего-то там внутри, и чувство ожидания выросло, окрепло.
Нинка посмотрела на меня как-то особенно, и я понял это.
С того дня, когда мы вдвоём попались на глаза Юрке и он обозвал меня хахарем, Нинка как бы отодвинулась от меня. Нет, в общем-то, ничего не случилось, просто она вела себя так же, как до встречи в музыкальной школе, где она проявила к моей особе ошеломившее меня внимание.
Да, ничего не случилось, а всё-таки случилось.
Не зря же, забыв об уроке, я смотрел часто на Нинку, на её бант. Нинка чувствовала мой взгляд, но не вертелась, зная, что я обращаю на неё внимание, а лишь изредка оборачивалась и взглядывала на меня… нет, не на меня, а в меня своими чёрными смородиновыми глазами.
Я вздрагивал, отворачивался и ждал, тщетно ждал, когда Нинка, как тогда, перед музыкальным экзаменом, подойдёт ко мне.
Но она не подходила. И я понимал, что музыка, которой я усердно внимал на уроках Зинаиды Ивановны, — это единственная тропинка, по которой может подойти ко мне Нина…
А сегодня… сегодня она посмотрела на меня удивительно!
Правда, больше она не взглянула ни разу в мою сторону за весь день, но это было неважно! Зато все перемены Нинка смеялась и бегала с девчонками. Это было так непохоже на неё, неприступную классную королеву, которой и девчонки-то стеснялись. А на большой перемене случилось вообще невероятное.
У нас в классе стояло пианино, старенькое и обшарпанное. На уроках пения мы пели бодрые песни, а пианино, дребезжа, вторило нам под руками учителя. Иногда кто-нибудь из ребят на переменке откидывал с шумом крышку и стучал по клавишам или ездил по ним кулаком. Но это случалось редко, дежурные тотчас хватали «меломана» и выдворяли за дверь.
Когда в большую переменку Нина села к пианино и открыла крышку, по привычке кто-то из дежурных завопил, но она даже не повернула головы в его сторону, а девчонки, с которыми она бегала сегодня, польщённые её вниманием, окружили пианино плотным кольцом. Дежурные отступились, а Нинка заиграла.
Я помнил, бабушка говорила когда-то, дескать, Нинка играет, но я и подумать не мог, что она умеет так играть! Нет, не чижика-пыжика, не пресловутое упражнений номер 24 играла Нинка. Старенькое, обшарпанное пианино стонало всеми струнами, рождая удивительные звуки. Я не знал, что играет Нинка, но это походило на море. Волны то накатывались на меня, сверкая брызгами, то отступали, успокаиваясь, и всё это было в музыке.