Александр заверил себя, что это утешение у него есть: мальчик по-прежнему с ним. Но голос рассудка твердил, что лишь по одной причине — ему некуда уйти. Александр разделся и лег, но сердце у него надрывалось, и он не сомневался, что больше никогда уже не заснет.
Августа сидела одна у себя в спальне, пока дом не погрузился в тишину. Ее камеристка было вошла к ней, но она ее отослала. Наконец она медленно поднялась на ноги и разделась. Затем облачилась в мягкий пеньюар из кремового шелка, стягиваемый поясом на талии. Потом взяла подсвечник и неторопливо прошла в другую спальню, маленькую, в глубине дома.
Дэниэль не спал. Он сидел на кровати молча, глядя на нее из-под тяжелых век.
Она посмотрела на него сверху вниз:
— Ты ждал меня?
— Да, — сказал мальчик.
Она поставила подсвечник на подоконник. От сквозняка огонек свечи заколебался, и на стенах закачались длинные тени. Она подошла к кровати, села рядом с ним и взяла его руку в свои, по очереди поглаживая каждый палец.
— Ах, mon pauvre[34], — прошептала она. — Мы равно изгнанники на чужбине, ведь так? Я прихожу для того лишь, чтобы утешить тебя. Ты не против, что я прихожу?
Он покачал головой. Августа зашептала:
— Мы все хотим, чтобы ты был счастлив тут. Так счастлив…
Она спустила с плеч шелковый пеньюар, взяла лицо Дэниэля в ладони и медленно поцеловала его.
LI
В осколках все, распались связи все,
Поддержки все и все соотношенья.
ДЖОН ДОНН. «Анатомия Мира» из «Первой годовщины» (1611)На следующее утро, двадцать восьмого июля, Джонатан расхаживал по своему тесному кабинету, а длинный путаный доклад, который ему полагалось переписать для мелкого правительственного чиновника где-то в Вест-Индии, лежал, забытый на его столе.
Иногда ему казалось, что эти рутинные и отупляющие ум поручения он получает только для того, чтобы у него не оставалось времени задавать еще вопросы. Никаких доказательств этого у него не было, как не было никаких явных свидетельств, подкрепляющих нарастающее убеждение, что он все еще находится под наблюдением. Теперь, когда он шел домой или вечером отправлялся поужинать в какую-нибудь харчевню, у него вошло в привычку внезапно останавливаться и оглядываться через плечо. Он никогда не испытывал уверенности, что замеченное им нечто — если что-то такое и было — оправдывает его подозрения. Просто, пожалуй, быстрое движение в тенях проулка в двадцати-тридцати шагах сзади, или кто-то вроде бы поспешно замешавшийся в толпу, или непреходящее ощущение, что за ним следят чьи-то глаза. Миновало четыре дня с тех пор, как он побывал на пожарище. Александр был для него теперь недостижим. Джонатан опасался за брата, но сделать ничего не мог. Он догадывался, что теперь Александр чувствует себя обязанным своим новым друзьям, и любое обращение к нему Джонатана не только привлечет внимание к его продолжающемуся расследованию, но скорее всего вызовет отпор самого Александра.
В своих усилиях получить новые сведения о кружке Монпелье он теперь мог рассчитывать только на Стимпсона, а тощий осведомитель словно бы оказался в полном тупике. Джонатан знал только, что во время нападения на Розу Ротье был в другом месте. Гай и Ральф оба садились в карету в момент, когда на Розу кто-то набросился. Карлайн, хотя в прошлом и воровал, был немым, а кроме того, находился в Портсмуте, когда убили Элли.
Норленд же, пусть его прошлое и оказалось даже еще неблагоуханнее, находился в католической часовне в те вечера, когда убивали девушек.
Он как раз сел за стол и придвинул перо и бумагу, когда в дверь постучали, и в нее бочком проскользнул Лакит.
— Я подумал, вы захотите узнать, мастер Эбси, что ваш брат в городе.
Джонатан сказал:
— Напрасно ты сюда приходишь. Как бы тебе не вышло боком, что ты вот так мне помогаешь.
Лакит только пожал плечами и предпринял очередную тщетную попытку пригладить свои непокорные пшеничные волосы.
— У меня теперь не работа, а скукота. Для вас мне работать куда интереснее.
Джонатан сдвинул бумаги в сторону.
— Так где мой брат?
— Он навестил мастера по очкам, Персиваля Оутса в Таусенд-лейн. Был там довольно давно. И еще оставался, когда я ушел. Дожидается, пока отполируют линзу или что-то там еще. И с ним француз, только не доктор, а другой, помоложе, и на вид совсем хворый.
«Гай де Монпелье», — подумал Джонатан. А вслух спросил: