— Вы будете готовы вечером наблюдать Селену? Небо совершенно чистое. Нам ведь нужно увидеть ее еще только раз, чтобы удостоверить ее орбиту. Ведь вы так сказали?
Александр, чье сердце надрывалось от жалости к больному юноше, понял, что не может покинуть его теперь. Нет, не сейчас, когда он вот-вот может обрести единственное, что придавало смысл его жизни.
Я буду готов, сказал он. А затем он покинет это место. Он не знал, куда направится или что будет делать. Значения это больше не имело.
Потому что для Александра тьма уже наступила.
LIV
Вне измерений, где не существуют
Длина, и ширина, и высота.
Где времени и места нет; где предки
Природы, Ночь древнейшая и Хаос,
Анархию извечную творят.
ДЖОН МИЛЬТОН. «Потерянный Рай», Книга II (1662)Ральф, кучер, лежал с завязанными глазами в сыром подвале, который словно бы бесконечное время служил ему темницей. Его измученное болью тело скорчилось на соломе, загаженной его собственными экскрементами. Когда он услышал, что дверь отворилась и снова вошли те люди, он затрясся и прижался к стене.
Поначалу, когда они его только схватили, он пытался отбиваться. Но их было слишком много, его быстро скрутили и ввергли в этот ад, и заперли тут, не сказав не слова, и бросили бить по каменным стенам кулаками, пока они не покрылись ссадинами и кровью. Затем они снова спустились к нему и приковали к стене и завязали ему глаза, и кто-то почти с нежностью вывихнул ему по очереди суставы его пальцев.
Он понял, что командует ими человек, которого он боялся больше всех, — по слабому, но ненавистному запаху табака, который тот нюхал. С повязкой на глазах Ральф услышал, как этот человек резко выдохнул воздух, пропитанный смрадом его, Ральфа, тела, взмокшего от страха, и услышал, как его изящные пальцы взяли понюшку из миниатюрной табакерки, которая щелкнула, прежде чем он сказал:
— Ну-с, Ральф, ты ведь убийца, разве нет?
Ральф прорыдал голосом, охрипшим от муки:
— Я пытался убить мою жену. Да, я хотел убить мою жену.
— Зато тебе удалось поубивать других, — сказал тот, с табачным запахом, своим мелодичным шотландским акцентом.
— Сначала девушку из трактира с длинными рыжими волосами, а затем хорошенькую певчую птичку.
— Нет! Нет! Клянусь, я их не убивал…
Он ощутил волну воздуха, когда тот наклонился к нему и прошептал:
— Сначала ты получил от них удовольствие, от них, от обеих. А потом задушил.
— Иисусе, я никого не убивал…
И наступила тишина, куда более пугающая, чем любые звуки; тишина, наконец нарушенная шепотом других приближающихся к нему людей. Он весь сжался, поскуливая, как собачонка. Один крепко держал его руку. Другой подергивал сухожилия его распухших суставов и манипулировал ими с осторожностью скрипача, настраивающего драгоценный инструмент. Ральф громко закричал.
— А затем, — продолжал любитель нюхать табак, будто не прерывая своей речи, — ты попытался убить девушку с цветами. Но кто-то поднял тревогу, и ты убежал…
— Не-е-т… — Ральф смолк, чувствуя струящийся по его щекам пот, пока его мучители готовились взяться за него снова. Смрад его тела, его страданий был невыносим.
— Да, — внезапно прошептал он. — Иисусе сладчайший, да, я совершил все это.
Разве же он не пытался убить свою жену вот этими огромными руками, пальцы которых были теперь так зверски искалечены? Господи Боже, разве он не пытался лишить ее жизни, хотя любил больше собственной? Быть может, этот мягко шепчущий человек прав. Быть может, в какую-то минуту сумасшедшего бешенства он вновь попытался убить, и ему это удалось? Ведь Богу ведомо, он понял, как это совершается, что значит выдавливать жизнь из такого хрупкого, такого нежного создания, видел бьющееся тело, полные ужаса глаза…
Слезы катились по его рассеченному шрамом лицу, намачивая рваную повязку на глазах. Человек с тихим голосом сказал:
— Хорошо. Очень хорошо, Ральф. Теперь ты будешь свободен, Ральф.
Ральф повернул голову в сторону, где звучал этот голос, боль покалеченных суставов отупляла мозг.
— Свободен?
— Ты ждешь, что тебя покарают за твои преступления?
— Да. Да, конечно…
— Наказание придет. Но разреши сказать тебе, что прежде ты получишь от меня последнюю возможность искупить свою греховность.
— О чем вы?
— Тебя освободят, и скоро, но только на одном условии. Ты не должен возвращаться в дом в Кенсингтоне, понял? Не должен ни с кем из них разговаривать, даже с доктором.