Александр, выросший в пухлого, неуклюжего юношу, чья одежда всегда выглядела так, будто была ему мала, находил некоторое спасение в звездах и музыке. У него был талант к числам, и его очень хвалил учитель математики в ничем не примечательной школе на Грейт-Мальборо-стрит, в которой учились оба мальчика. Учителя полагали, что Александру следует учиться дальше, но отчим Александра и его покорная мужу мать объявили, что это невозможно, и в четырнадцать лет Александра отдали в ученики часовщику на Тернбулл-стрит.
Питер Эбси, к этому времени растолстевший и напрашивавшийся на апоплексический удар, битье прекратил. Соответственно, будто его энергия угасала и в других отношениях, его практика стряпчего также начала приходить в упадок. Когда Александру было шестнадцать, а Джонатану одиннадцать, разразилась новая буря: миссис Эбси обнаружила, что ее первенец делит ложе и объятия с пожилым неженатым часовщиком. Джонатан, который в то время не слишком разбирался в подобном, спросил приятеля, а что это, собственно, значит, и получил исчерпывающий ответ: «Это значит, что они друг друга дрочат». Александр молча покинул Лондон, не сказав никому ни слова. Гораздо позднее Джонатан узнал, что он отправился в море на торговом судне и использовал свои познания в математике и механике, чтобы стать штурманом. Ну и дроченья хватало, предположил Джонатан.
Маленькая семья из злобного отца и доведенной до отчаяния матери продала большой холодный дом на Сохо-сквер и переехала в отдаленный Ламбет, чтобы спастись от беспощадных сплетен.
Отец Джонатана умер. Некоторое время их мать нескончаемо молилась, всегда одетая в черное. Затем в страшных мучениях, которые Джонатан не мог забыть, она тоже умерла от злокачественной опухоли в груди, почти в том самом месте, к которому она прижимала сложенные в молитве руки.
А Джонатану тем временем судьба нежданно улыбнулась. Дальний родственник, один из преуспевающих кузенов-торговцев его матери, о которых они были столь наслышаны, рекомендовал Джонатана курьером в самый низший эшелон Уайтхолла, и так началась его карьера. Он работал рьяно и вскоре показал, чего стоит. Когда его повысили в клерки Министерства внутренних дел, он женился, купил с женой Мэри коттедж в Челси по соседству с рекой, и у них родились дети — девочка и мальчик. Но к тому времени, когда младенчество мальчика подходило к концу, родители поняли, что рассудок их сына ущербен. И действительно, в умственном развитии он так и остался маленьким ребенком. Мэри, удрученная недугом сына, стала раздражительной. А по мере того как работа все больше поглощала Джонатана, его жену все больше уязвляли его припадки угрюмости и то, как его часто куда-нибудь отправляли на несколько дней, а ей приходилось иметь дело с таинственными, иногда угрожающими посетителями, которые стучались в их дверь, спрашивая его. Как-то вечером четыре года назад он, усталый, вернулся домой в деревню Челси и увидел, что его вещи собраны и упакованы, а его жена стала в дверях и потребовала, чтобы он убрался. Его дети, Томас и Элли, молча смотрели, как он повернулся, чтобы уйти.
Его это грызло больше, чем он мог бы выразить. Мэри и его сын Томас все еще жили в коттедже, который они с Мэри купили вместе, в одном из нескольких приятных домиков, построенных между дровяными сараями закрытого фарфорового завода и простором лугов. Он все еще навещал их. Но теперь его дочь умерла, а его сын был шестнадцатилетним великаном с умом младенца.
При всякой возможности Джонатан брал Томаса погулять по берегу реки, и они стояли на оттертом приливами галечном пляже и смотрели на проплывающие корабли. Томас, который был выше отца чуть ли не на голову, восторженно взвизгивал, следя за их разноцветными парусами. Он любил яркость и движение, так же, как любил, чтобы рядом с ним были люди. И чуть ли не больше всего в том, что касалось его сына, Джонатана удручали страх и даже брезгливость, какие вызывала у посторонних дружелюбная манера Томаса радоваться всему вокруг. Потом они неторопливо возвращались домой с сокровищами, которые собрали, — цветными камешками, листьями, цветами, и, пока Томас играл с ними в уголке гостиной, жена Джонатана говорила ему, сколько денег ей требуется, чтобы кормить и одевать Томаса. Она никогда не говорила об Элли. Он догадывался, что в смерти их дочери она винит его.
Джонатан внезапно вернулся в настоящее: входная дверь широко распахнулась, кратко наполнив зальце солнечным светом, и в нее шумно ввалилась компания чипсайдских возчиков. Заметив, что вино он допил, Джонатан ушел бродить по трактирам и кофейням Чипсайда, расспрашивая о французских émigrés, докторах и Товариществе Тициуса, но след давно остыл. Многие из тех, к кому он обращался, глядели на синяк, багровеющий на его щеке, ощущали запах вина в его дыхании и, сделав соответствующие выводы, отмахивались от него.